Я смотрю на его лицо. На чуть сощуренные, искрящиеся глаза. На улыбчивые, припухлые губы, на едва заметные морщинки у смеющихся глаз… В ответ тишина. А что бы он сказал сейчас, в свои сорок лет?
Не знаю. Он мог сказать многое: и о работе, и о товарищах, а уж если о себе, то, наверное, удивился бы: «Неужели уже сорок?! Стареем».
Если бы кто-нибудь, пытаясь узнать, что люди думают сами о себе, о прожитых годах, распространил анкету, в которой был бы один единственный вопрос: «Что в вашей жизни было самым главным, самым важным, самым значительным?» — то Юрий наверняка бы ответил, что самого главного, важного и значительного у него еще не было, что оно — впереди. Иначе зачем тогда наступит завтра?
Жизнь — это долг, хотя б она была мгновением. Так сказал Гёте. Свое назначение Юрий понимал так: быть человеком ответственно, быть первым — ответственно вдвойне. Вот в чем фундамент его натуры.
Как-то дети меня спросили: «Мама, почему именно наш папа первым полетел в космос?» Вопрос естественный. Почему он, а не другой, когда их была целая группа, подготовленных, тренированных? Были и одинокие, а он — женат, двое маленьких детей, мало ли что может случиться…
Сколько вечеров до глубокой ночи провели мы с ним в спорах-разговорах — без недомолвок, в открытую, как и полагается близким друг другу людям. Но не было разговоров о том, кто полетит. Спросить его: «Ты?» — я не могла. Не могла, зная его.
На космодром он собирался молчаливо. Был сосредоточен; и в то же время рассеян. Пытался шутить. Но это было больше для меня, чем для него самого. Не знаю, как это получилось, но я все же спросила: «Кто полетит? Ты или не ты?» Он ответил не сразу: «Может, и я…».
Впервые в мире… Стоит вдуматься в эти слова. Не всегда встреча с неведомым кончается благополучно для первопроходцев. Как бы тщательно ни готовились люди к сложному и опасному опыту, ему сопутствует риск, на который всегда идут «впередсмотрящие». Многое было неизвестно. Его полет должен был ответить на уйму вопросов. Конструкторы и ученые не скрывали от него трудностей. Да и сам он понимал их. «Но кто-то же должен начать», — это его слова.
Писать с пафосом о собственном муже вроде бы неудобно. А. все же расскажу. Партия, государственная комиссия остановили выбор на Гагарине.
Евгений Анатольевич Карпов — один из тех, кто был ответствен за подготовку космонавтов, вспоминал о том моменте, когда государственная комиссия устами председателя объявила решение о командире «Востока»:
— Десятки глаз были устремлены на него. Он будто вначале не поверил: неужели ему в самом деле оказана такая честь, такое доверие? Но уже через секунду его лицо озарила счастливая улыбка. Юрий глотнул воздух, задыхаясь от прилива чувств. Веки его задрожали. Он не стеснялся этой «чувствительности»… Все поняли: человек переживает наивысший душевный восторг… Казалось, что вот сейчас кто-то из находившихся здесь седовласых ученых, конструкторов, врачей, инженеров, генералов и офицеров не сдержит чувств, подойдет к Гагарину, обнимет молодого космонавта и по-отечески, напутственно скажет: «Лети, сынок. Благословляем». Сдерживало всех одно: никому не хотелось показаться сентиментальным… Гагарин быстро собрался, принял положение «смирно» и твердым голосом отчеканил: «Спасибо за большое доверие. Задание будет выполнено»…
И уже потом, когда все сбылось и успело отодвинуться в прошлое, когда самый первый, а потому, наверное, и самый трудный космический маршрут был пройден, Юрий вдруг как-то остро почувствовал, что ему будет очень не хватать этого делового напряжения, постоянной готовности к чему-то очень важному.
Награды, которых удостоили его, коммуниста, многие государства, были данью его подвигу. Ведь подвиг века — он и подвиг будущих веков Океан Вселенной хранит столько тайн и загадок, что хватит их еще на многие поколения людей. Но того, кто стал первым, постоянно удручало чувство какой-то несправедливости: не слишком ли много славы и почета досталось ему одному за содеянное многими.
— Ты знаешь, — говорил он, — я не предполагал, что будет столько почестей. Ну, слетаю. Ну, вернусь. Ну, встретят. Ну…
— А страшно было, Юра? — спросила я как-то чисто по-женски.
— Страшно?.. Не знаю. Не думал об этом. Времени не хватило. Ведь всего 108 минут.
Сто восемь минут… Я часто пытаюсь соизмерить их с тридцатью четырьмя годами его жизни. Не знаю, можно ли сопоставлять события, которые отличны друг от друга, как, скажем, движение и покой. Но так или иначе, а день или год, прожитый человеком, не равен другому дню или году. Они равны вложенным в них человеческим усилиям, их грани раздвигает труд и место человека среди тех, кто этот труд вершит.
Эта моя философия — о нем, о человеке, который всегда был там, где кипение жизни. Вычитанные как-то у Горького слова: «Есть только две формы жизни: гниение и горение. Трусливые и жадные изберут первую, мужественные и щедрые — вторую»… — стали для него своего рода критерием поступков и дел.
Не знаю, не могу объяснить, как он успевал переделать все то, за что считал себя в ответе. Он был членом школьного родительского совета и возглавлял техническую комиссию Федерации воднолыжного спорта, он был членом ЦК ВЛКСМ и руководил Обществом советско-кубинской дружбы, он писал книги и выступал по радио, выполнял нелегкие депутатские и партийные поручения… Он учился, много читал, любил возиться с детьми, был внимателен к друзьям, он был очень занят по работе… У него на все хватало времени, но не было этого — «от» и «до».
Я помню, он бывал грустным, чертовски усталым, расстроенным и даже злым. Но я не помню его равнодушным, безразличным, бесстрастным.
Самый тяжелый для него день? Пожалуй, это была смерть С. П. Королева. Они очень любили друг друга. Юра собирал фотографии Сергея Павловича, относящиеся к периоду его юности, годам авиации и планеризма, берег письма и записки академика. «Ты знаешь, он очень строгий, — говорил мне Юра, — но с ним легко». Даже со стороны было заметно, что они тонко понимали друг друга. Как-то Сергей Павлович был у нас дома, играл с девчонками и слушал музыку.
— Хочу приобрести хороший магнитофон, Юра. Ты, я вижу, понимаешь толк в таких вещах. Посоветуй, помоги…
Юра пообещал. Обещание помнил, хотел «раздобыть» особый экземпляр. Но не успел и долго терзался потом.
Сегодня я хочу рассказать историю, которая была напечатана в стенной газете конструкторского бюро, где проектируются космические корабли, после полета Гагарина. Быть может, она тоже как-то объясняет причину дружбы и привязанности этих людей. Вот ее содержание:
«…Этого случая никто не знает, кроме двух человек — участников разговора. Разговор происходил между двумя мечтателями, оказавшимися в будущем трезвыми реалистами.
…Начало весны 1934 года. Быть может, 9 марта. Запомним это число! В воротах дома № 19 по Садово-Спасской улице в Москве задержались эти два человека, два инженера из ГИРДа… Они собирались поехать за город, где организовывался институт, который должен был объединить усилия в изучении реактивного движения различных инициативных групп нашей страны.
— Хотел бы я знать, — сказал один, — кто будет проектировать и строить корабль для полета человека в космос?
— Конечно, это будет коллектив, обязательно коллектив, — ответил другой. — Знаю, и ты и я войдем в этот коллектив. И если ни одна наша ракета еще не летала в космос, то это не значит, что мы не доживем до межпланетного полета человека. Обязательно доживем!
— Обязательно доживем и увидим, как люди (а может, и мы) полетят в космос. Придут замечательные дни!
Я уже говорил — оба собеседника любили помечтать, заглянуть в будущее, мечты помогали работать и отчетливо видеть завтрашний день.
Знали ли тогда они, эти два инженера, что их предвидение осуществится через 27 лет? Ведь многие относили первый полет человека в космическое пространство на конец нашего века или даже на двухтысячные годы!
12 апреля 1961 года в первый полет за атмосферу Земли, в космос, стартовал Ю. А. Гагарин… Он родился 9 марта 1934 года. В тот незаметный день, когда происходил разговор двух конструкторов…»
Вот и вся история. Автор заметки Михаил Клавдиевич Тихонравов, профессор, лауреат Ленинской премии, только на днях ушедший от нас. А писал он о Сергее Павловиче Королеве.
Однажды меня спросили: кого Юра не любил? Вопрос поставил в тупик. Искала, думала, но не назвала. Он был принципиален, прост и открыт. Он ни от чего не уклонялся, не ограничивал себя необходимостью быть, как все, или быть не как все, когда ему было трудно, он не делал вид, что ему легко, когда ему было весело, он не притворялся, что сейчас не до веселья. Он открыто говорил, с чем не соглашался, и высказывал в глаза знакомым и друзьям все, что о них думал. И делал это не для того, чтобы обидеть или унизить человека, — чтобы поправить или исправить. Чтобы помочь.
Большим праздником был для Юрия день 18 февраля 1968 года. В канун 50-летия Советских Вооруженных Сил он защитил диплом в академии имени Жуковского. Защитил на «отлично». Помню, с какой радостью и гордостью принес он домой синюю книжечку с гербом СССР и номерам 042317. «Если, все будет хорошо, — сказал он, — через годок продолжу учебу. Пойду в адъюнктуру».
Трудным, очень трудным периодом было для него время, когда решался вопрос: запретят ему летать или нет. «А нужно ли вообще ему было летать?» — спрашивают иные. Рассуждают и так: если бы предугадать, уберечь, не пускать… Надо знать Юру. Спорить с ним было бесполезно: он всегда доводил до конца все, что задумывал. Беречься, щадить себя — для него значило не жить. Небом он «болел» неизлечимо.
— Не расстраивайся, — пыталась я успокоить его.
— Как я могу руководить и готовить к полетам других, если не летаю сам? — обижался он на меня.
— Ну, ладно, упрямец, — соглашалась с ним. — Хочешь, я тоже пойду за тебя просить?
«Сам добьюсь!» — были его слова. И добился. Он через всю жизнь пронес главный смысл своего существования, всей своей жизни и работы: быть полезным людям, партии, Родине.
И еще хочу сказать о нем. Своим опытом космического полета Гагарин щедро делился как со своими будущими коллегами-космонавтами, так и с учеными, занимающимися их подготовкой, созданием новой техники. Его живой ум, наблюдательность, склонность к анализу, умение даже в мелочах находить, важное и главное получало отклик в делах и сердцах конструкторов, медиков, инженеров, инструкторов.
Он был первым. К этому трудно что-либо добавить. Его подвиг будут вспоминать и через столетия. И в безмерных далях космоса, которых достигнут идущие за ним, будут жить те 108 минут истории, которые открыли новую эру. Космическую эру человечества. Ведь с его знаменитым: «Ну, поехали!» — весь мир как бы взошел на новую свою ступень.
26 марта, в ту трудную для нас весну, он приезжал ко мне в, больницу, рассказывал, как дела дома, как девчонки. В этот день, в 16.00, у него должна была быть предполетная подготовка. Он посматривал на часы. «Поезжай, опоздаешь», — сказала ему. «Успею»… На следующий день, вечером он должен был приехать снова. Но не приехал. В 10 часов 19 минут он ушел в свое небо. В 10 часов 41 минуту перестало биться его сердце.
…Я смотрю на его портрет. На чуть сощуренные, искрящиеся глаза. На улыбчивые, припухлые губы, на едва заметные морщинки у смеющихся глаз. Кажется, что он здесь, с нами. Просто ушел куда-то, уехал и скоро вернется…
Гагарин и смерть несовместимы. Он был и есть — жизнь.
Автор: Валентина Гагарина
