Истребители ушли на передний край, а Василия Никулина командир сегодня не взял с собой. Уронив голову на маленький стол, стоявший поперек землянки, Василий оставался наедине со своими мыслями.
Душа томилась от обиды, хотелось излить свою тоску, поделиться с самым близким человеком, поведать ему свои думы. Василий зажег свечу, вырвал из тетради несколько листков бумаги, взял чернильный карандаш и стал писать письмо жене:
«Здравствуй, дорогая Настенька! Живем мы тут на фронте, я бы сказал, даже хорошо. Нужды ни в чем не ощущаем. Только вот одна беда: мне, как помощнику старшины, не удается с немцами сцепиться. Ходил я несколько раз на истребление и убил всего-навсего трех гансов. А у меня на них такая злоба, прямо через край выходит. И когда я вижу немца на переднем крае, весь от ярости закипаю и через то волнуюсь и раньше нажимаю на крючок. А командир говорит: «Ты нам, Никулин, все дело портишь, не можешь совладать с собой». А я ему говорю, что теряю спокойствие, когда вижу этих выродков, и как они ходят по нашей земле, так у меня в голове, словно молотками, кровь стучит. Не могу, Настенька, ты понимаешь, не могу, сердце на части разрывается! Где мне взять этого, как командир говорит, хладнокровия, когда кровь у меня горячая. У нас все ребята ненависть имеют к немцу, но она у них внутри, и, когда они стреляют, они спокойно и метко бьют. А у меня ненависть вся наружу прет, и могу я так подвести ребят, могу своим волнением обнаружить себя, как говорят по-военному, демаскировать. У ребят на счету уже по двадцать-тридцать немцев, а у меня за эту весну только три. Но зато в прошлом году в боях я их перебил невидимое множество, даже счет потерял. И жду я теперь, чтобы опять в бою сцепиться с ними, больно руки чешутся. Насмотрелся в окружении, как они наших русских людей мучают, руки им ломают и носы отрезают. Настенька, как я это все мог вынести, не знаю. Может для того и жив остался, чтобы побольше ихних солдат и офицеров Убывать».
…В этот вечер Никулин долго не мог успокоиться. Он лежал на нарах, запрокинув голову, и слушал, как тихо пели бойцы украинскую песню:
Знов я буду на Украини,
Знов побачу ридний край…
Василий не был на Украине, но эта песня и у него рождала воспоминания, тревожила душу. Ведь и в его родном селе Красный Бор, что в Шимском районе, тоже Немцы. Хорошо, что хоть жена с дочуркой успела уехать в Архангельскую область. В последний раз Василий Никулин был в своем селе в августе 1941 года. Его полк с боями отходил на северо-восток. Немцы были уже недалеко от Красного Бора. Василий заскочил к себе домой. Со стены на него смотрели родные Фотографии. На окне лежали куклы дочурки. Он взял маленькую матрешку, прижал ее к сердцу, положил в карман и вышел в сени. Там стояла банка с керосином. Никулин облил им сени, крыльцо, принес из сарая солому и поджег свой дом. Только бы не немцу! На околице он остановился, посмотрел на горевший дом, припал к траве и поцеловал землю родного села.
Как бился в эти дни Никулин, знают и колхозники крестных сел и бойцы его родного полка! Трудно разбудить злость в русском человеке, но зато и не унять ее, когда она дает себе волю!
Немцы растревожили душу Василия Никулина, и в ней пробудилась богатырская сила. Он не спал ни ночью, ни днем. Он ходил по родным местам с автоматом и искал немцев. Однажды его не было в полку; четыре дня. А потом Никулин приехал с целым обозом, отбитым у врага. На всех телегах были продукты и снаряды, и только на одном возу лежала куча зеленых солдатских и офицерских френчей.
Василий считал, что ему не везет на войне. Узнал командир о его гражданской профессии заготовителя и назначил помощником старшины. Долго Никулин не мог смириться с этой мыслью, а потом решил: «Буду трудиться из всех сил на порученном мне участке, а придет время, и в бой пойду».
И всю ненависть к врагу он вкладывал в свое дело. Строили дзоты. Никулин хлопотал больше всех. От рассвета до заката трудился он без устали на земляных работах. Непроизводительно уходило время на доставку перекрытий к дзотам. Василий отыскал где-то вагонетку, починил разрушенную ветку дороги, и дело, пошло куда быстрее и легче.
Был он здоровым, широким в плечах. Как-то надо было перетащить пушку на новую позицию. Десятой бойцов трудился и ничего не мог сделать с орудием, вмерзшим в землю. А тут еще немцы открыли огонь. Никулин оставил себе одного помощника, взял лом в руки, плюнул на ладони и сказал: «Идите, ребята, займитесь другим делом, а мы и вдвоем справимся». Я скоро пушка стояла уже на новом месте.
Его находчивости в работе многие удивлялись. Были под присмотром Никулина три лошади. Зимой трудно стало с кормами, а у Никулина кони поправляются. Спрашивают у Василия товарищи:
— Чем ты их кормишь, что они у тебя так лоснятся?
А Никулин только смеется:
— За нашим передним краем, недалеко от немцев, стоят два сарая, полнехонькие сеном. Я ночью ползу туда и тащу сенца моим конягам.
20 июля Никулин косил сено, когда к нему подошел старший сержант Мощерук.
— Знаю я, Никулин, что тебе драться хочется. Просись у старшины Ракитина, он ребят-добровольцев подбирает. Нам командир приказал разведку боем устроить.
Побежал Никулин к Ракитину.
— Возьми, — говорит, — с собой, я один за десятерых драться буду!
24 июля на рассвете командир группы Ракитин и комиссар Ратников повели бойцов в бой.
В центре ползли к немецким траншеям командир, комиссар и старший сержант Скороходов; справа — старший сержант Мощерук и ефрейтор Ковыряшкин, слева — сержант Никулин и ефрейтор Терентии; сзади группу прикрывали сержант Черников и младший сержант Камилатов.
В десяти метрах от себя Ракитин увидел дзот и около него немцев. Он приподнялся на локоть и метнул противотанковую гранату. Это была команда. Одна за другой полетели в немцев десять гранат. По траншеям забегали немцы. Они бегут вправо, а их бьет наповал из автомата Мощерук, они подаются налево, а их косит из автомата Никулин. Не узнавали товарищи Василия. Стрелял он спокойно да еще подмигивал:
— Я из них сделаю то, что они с нашими делали!
Так Никулин уложил около десятка немцев. Потом Ратников прыгнул в траншею и давай бить фашистов в упор. Ранило комиссара, а тут немцы совсем близко. Сержант Никулин, не задумываясь, прыгнул в траншею. Из-за поворота показались три гитлеровца. Никулин полоснул по ним очередью, но и его успели тяжело ранить. В это время у Ратникова кончились диски.
— Ратников, уходи, я буду их на себя отвлекать! — крикнул Василий.
Но Ратников продолжал глушить немцев прикладом. Не умолкая, строчил автомат Никулина. Вся траншея была завалена немецкими трупами. По лицу Василия градом катился пот, волосы слиплись на лбу, губы запеклись от крови, а он продолжал драться, все строчил и строчил по наседавшим немцам.
— Смотри, комиссар, сколько мы их тут наваляли,— не теряя бодрости, кричал раненый Василий.
Но вот со всех концов извилистой траншеи до тридцати пяти немцев бросились к тому месту, где бились Никулин и Ратников. Кончились диски и у Василия. Недалеко от него очутилось семь немцев. Но у сержанта была еще одна «лимонка». Он сорвал ее с ремня, обернулся к комиссару и крикнул:
— Ратников, уходи, я буду взрываться.
Никулин дернул за кольцо. Немцы остолбенели. Не успели они шарахнуться в сторону, как раздался оглушительный взрыв.
Так погиб 24 июля 1942 года защитник Ленинграда — Василий Александрович Никулин. Вокруг него вся траншея была завалена трупами немцев.
Автор: С. Бойцов
Василий Никулин
Среди Шимских лесов
Этой песни начало…
Мать над сыном склонясь,
Люльку мерно качала.
В печке тлел уголек
Переливчатый, красный.
«Спи, сынок, Василек,
Соколенок мой ясный…»
Эта песня лежит
На душе моей грузом…
В ней сначала поется
О мальчике русом.
Все деревья облазил,
Все лесные овраги…
А потом в ней поется
О русской отваге.
Эту песню завел
Соловей голосистый
О весенней заре,
О тропинке росистой
И о той, что ждала
В сарафанчике узком…
А потом в ней поется
О воине русском.
Немцы черною тучей
Над Шимском нависли,
Свой приход знаменуя
Пожаром и кровью.
Как поведать
Про тяжкие Васины мысли…
Как в стихах передать
Боль и горечь сыновью!
Немец шел напролом,
Отбирать нашу волю.
Он столкнулся с Василием —
Русским солдатом.
— Не позволю! —
Сказал Василек, —
Не позволю!
Познакомились немцы
С его автоматом.
А потом он шагал
По вечерней дороге,
Вспоминая приметы,
Известные с детства.
Словно сами собой
Принесли его ноги
К той избушке,
Что батька оставил в наследство.
«Чтобы здесь,
Где до старости батька трудился,
Немец стал на постой
И над нами глумился…
Чтобы здесь,
Где жена моя дочку рожала,
В сапожищах
Немецкая сволочь лежала…»
Сжег Василий свой дом.
«Ты поймешь меня, Настя…
Не отдам на позорище
Нашего счастья!»
Среди Шимских лесов
Этой песни начало.
И лететь ей навстречу
Снарядам и пулям
В тот окоп,
Где разведка врагов повстречала,
Где погиб за отчизну Василий Никулин.
Комиссара враги,
Окружив, подкосили,
Нет работы теперь
Твоему автомату…
— Отползай! —
Закричал комиссару Василий
И рванул,
Подбегая к фашистам,
Гранату…
Может, малую дочку,
Может, милую женку
Он позвал,
Занеся над собою лимонку.
Может, ранняя зорька,
Может, желтая нива
Засияли ему
В полыхании взрыва…
И не грохот заполнил
Леса и овраги,
А победная песня
О русской отваге
Автор: Владимир Лифшиц
