Кладовщик недоуменно спрашивал:
— Сколько же вам ящиков потребуется? Как кочан — так ящик полон. Этак вы другим колхозам тары не оставите.
Однако было видно, что ворчит кладовщик просто так, для порядка. На самом деле он был доволен — в этом году ему еще не приходилось принимать такую капусту. С трудом подбрасывая на руках огромный кочан, кладовщик говорил заведующему заготовительным пунктом:
— Поди подивись! Прямо не верится, что на тихвинской земле росла. Из одного кочна можно на целый взвод щей наварить.
Капуста привлекла внимание всех, кто в это время находился на заготовительном пункте. Люди оставили свои дела и удивленно, словно на заморскую невидаль, смотрели на кочан в руках кладовщика. Женщины, пожилые крестьяне подходили к машине, груженной капустой, недоверчиво ощупывали кочны и удивленно качали головами:
— Н-да, хороша…
При этом колхозники с нескрываемым любопытством заглядывали в смущенное лицо девушки, стоявшей у весов. Это была комсомолка Валя Трифонова — звеньевая колхоза имени XVIII партсъезда.
Большой путь прошла она со своим звеном, прежде чем привезла сюда вот эту удивившую всех капусту.
Ранней весной, когда на полях появились первые проталины, а потеплевший апрельский воздух стал наполняться густой сыростью таящего снега, в колхозе было создано молодежное звено высокого урожая. Валю поставили звеньевой.
Звено дало слово, что выходит своими руками такую капусту, какой еще не видывали и в этом прославленном овощеводческом колхозе. Шесть тысяч пудов с гектара.
Дома, когда Валя возвратилась с собрания и назвала матери эту цифру, та в первую минуту не могла и слова вымолвить и лишь широко раскрытыми глазами смотрела на дочь.
— Ты не рехнулась, дочка? — заговорила, наконец, мать. — Да ты хоть спросила у кого: можно ли такой урожай получить?
— Можно, — задумчиво ответила Валя, снимая с себя потертый ватный пиджак. — Михаил Иванович сказал, что можно. Люди и не такие дела справляют, — закончила комсомолка.
Неизвестно было, о чем думала она, когда говорила о людях, которые справляют и не такие дела. Может быть, ее воображение дорисовывало образы героев-ленинградцев, о которых говорили на собрании, а быть может — другие мысли занимали девушку.
Мать с обидой поджала губы и сказала:
— Как знаешь, тебе работать-то. Михаил Иванович легок на язык, а ты бы своей головой прикинула. Чужой ум хорош, а жить лучше своим.
Но, подавая на стол ужин, мать уже примирительно заговорила:
— Ты, дочка, толком расспроси Мишку, как надо за капустой ходить. Он ведь по этому делу агроному пять очков вперед даст.
— Я уж думала, — отозвалась Валя. — Создадим агротехнический кружок. Учиться будем.
Учеба началась на другой же день. Овощевод Михаил Иванович Иванов, оглядев молодежь прищуренными глазами, окруженными мелкими морщинками, повел речь со стороны:
— Прошлогоднюю капусту все помните? Хорошая была, грех на бога обижаться. Сядет бывало кто на кочан и ничего — устойчиво себя чувствует, как на хорошем пне. А вам такая задача: вырастить кочны, чтобы на них и лечь можно было. Можно это?
Молодежь молчала. Овощевод посмотрел на каждого и продолжал:
— О чем у нас разговор будет? Про удобрения надо знать, в семенах следует разбираться, но главная наша задача — выходить хорошую рассаду, чтобы она никакой блошки не боялась.
В учебе молодежь накапливала силы перед выступлением е» поход за высокий урожай. А когда теплое весеннее солнце согнало с полей снег и участок земли, отведенный под капусту, принял темно-серую окраску, когда зеленая рассада стала подпирать чуть ли не под парниковые рамы, молодежное звено выступило в этот поход.
С тех пор ни на одну минуту не ослабевала напряженность трудового наступления. Были, конечно, радости и печали, удачи и разочарования. Вредители набрасывались на капусту, не хватало минеральных удобрений для подкормки. В такие дни в звене иногда слышались голоса:
— А что, Валя, если осрамимся?
— Чего зря болтать! — резко обрывала звеньевая. — Будем работать — не осрамимся.
И молодежь работала еще дружней. За прополкой следовала подкормка, потом снова прополка. Наступление продолжалось.
Скоро начали очерчиваться контуры цели, ради которой звено не спало ночей, забывало об отдыхе. Капустные листья стали сворачиваться, завязываться в тугие кочны. Уже в те дни никто в колхозе не сомневался, что капуста, будет хорошей.
А затем настала радостная, волнующая пора. Небывало крупные кочны наливались мощными соками и точно готовы были разорвать их. Однажды, после очередного осмотра, Валя прибежала к своему учителю и с беспокойством в голосе сказала:
— Пора снимать, Михаил Иванович. А то кочны начнут лопаться.
— Да ну? — затаив в глазах хитрую улыбку, удивился овощевод. — Уже готова? Пойдем, пойдем, посмотрим.
После осмотра Михаил Иванович ласково посмотрел на Валю и неторопливо заговорил:
— Добра капуста. Такую нигде не стыдно показать. Как ты думаешь, если твоей капустой с государством рассчитаться, в Ленинград ее послать?
— В Ленинград? — ответила звеньевая. А куда же еще! Для Ленинграда мы и старались.
На следующий день началась уборка. Звено провело ее быстро. И еще когда был срублен первый кочан, возник разговор о том, что хорошо бы самим отвезти капусту на заготовительный пункт, из своих рук передать ее ленинградцам. Понятно, что особенно по душе эта мысль пришлась звеньевой.
Правление согласилось с таким предложением. Бригадиром транспортной бригады выделили Валю.
И вот она вместе со своими подругами — комсомолками Лидой Трифоновой, Таней Яшениной и Шурой Оленевой — появилась в Тихвине на заготовительном пункте. Здесь находился тот рубеж, который венчал путь победного наступления, предпринятого молодежью еще весной.
Четыре дня работали овощеводки, доставляя и сдавая свою капусту. На пятый день, вручая секретарю райкома комсомола огромный белый и сочный кочан, Валя сказала:
— Кончили!
В этом слове было все: победа, завоеванная честным трудом, завершение пути, который привел Валю Трифонову и ее подруг к почету и славе. Никто до них в Тихвинском районе не снимал с одного гектара по шесть тысяч пудов капусты. И когда они, спустя месяц, слушали мудрые слова вождя о трудовых подвигах советской молодежи, их сердца наполнились вполне понятной и естественной радостью. Великий Сталин говорил точно о них, никому неизвестных тихвинских девушках.
