В «герои дня» Викентий попал совершенно неожиданно. Когда отец собрался в Шимск, он позвал сына и сказал:
— Поедем в район, за лошадью поглядишь, да, «роме того, побегаешь за меня по разным делам.
Но в Шимске случилось такое, что отец и сын поменялись ролями. Пятнадцатилетии!! Викентий Хлюстин сидел в президиуме районного совещания партийного, советского и колхозного актива, а отец то-и-дело поглядывал на дверь, беспокоясь за лошадь, которую почти без присмотра пришлось оставить на той стороне Шелони.
«Вот ведь происшествие, — думал Антон Степанович, удивленно разглядывая сына. — «Передовик», — вспомнил он свой разговор с агрономом из райзо. — Да ведь у нас почти все ребята такие, не везти же их сюда. Но поди, поговори с этим агрономом. Заладил одно — передовик твой сын, и пусть идет с тобой на совещание. Беда да и только!»
И совсем стало не по себе Антону Степановичу, когда председатель объявил:
— Слово имеет пахарь-стахановец Викентий Хлюстин.
Антон Степанович почувствовал, как беспокойно заколотилось у него сердце и внутри оборвалось что-то.
— Я работник из деревни Веряжа, из колхоза «Красный путиловец», — начал Викентий. — Весной мы, ребята, поехали пахать. Сперва пахали по пятьдесят соток, потом по шестьдесят, а потом и по гектару стали давать. На парах тоже не подгадим.
Короткая речь молодого пахаря вызвала необыкновенное оживление. Мужики с усердием хлопали большими ладонями, и Антон Степанович слышал, как его соседи, подталкивая друг друга, спрашивали: «Чей это?» — «Антона веряжского, председателя сын», — отвечал кто-то.
В горле у Антона Степановича что-то запершило, юн шумно задвигался на скамье и начал отдуваться. Словно выскочил из парилки в предбанник.
Домой отец и сын возвращались молчаливыми. События прошедшего дня по-разному, но глубоко волновали их. Только подъезжая к деревне, Антон Степанович заговорил:
— Ну, смотри, передовик. Умел слово сказать, умей и ответ держать.
— Сдержим, — уверенно ответил Викентий и хлестнул кнутом уставшую лошадь.
Не мальчишеское хвастовство заставило Викентия так ответить отцу. Он действительно верил в свой силы. Если весной на незнакомых конях, на необъезженном плуге, на сырой почве он вдвое перевыполнял норму, то теперь вспахать гектар он мог легко.
Уверенность молодого пахаря оправдалась. На подъеме паров он в первый же день вспахал 1,14 гектара. Это была самая высокая выработка, и несколько дней ее никто не мог достигнуть. Но друзья у Викентия оказались тоже расторопными и скоро перекрыли его рекорд. Сначала Алексей Чубриков вспахал 1,15 гектара, а потом Николай Маслянников — 1,19 гектара.
Антон Степанович стал беспокоиться. «Измотают лошадей, какое у них соображение», — думал он. Но, придирчиво осмотрев лошадей Викентия, он удивленно спросил его:
— Что ты с ними делаешь, отчаянная голова? Они сытее стали.
Викентий не ответил. Он даже затаил улыбку в шаловливых глазах. Но тайна скоро открылась. Антон Степанович стал замечать, что овес из его закрома утекает. Такое же открытие сделала и мать Алексея Чубрикова. Однако родители не обиделись. Чувство радости за успехи детей было выше мелкой скупости.
Но не горсти овса, взятые пахарями из собственных закромов, поддерживали лошадей. Для них был установлен правильный режим. Рано выезжая в поле и поздно возвращаясь домой, но разумно чередуя часы работы и отдыха, пахари добились, что кони не изматывались и в течение всего дня не теряли работоспособности.
Паровое поле колхоза поднимается гектар за гектаром. Антон Степанович говорит:
— График мы опережаем. Ребята пашут так, что и мужики до войны такой выработки не достигали. Лихо работают.
