Девятнадцатилетний капитан

Военная профессия

Десятки нарядно одетых юношей и девушек кружились в ярко освещенном зале.

Это был их прощальный вечер, они прощались со своей юностью, с лучшими золотыми годами, проведенными в этих стенах школы одного из маленьких городков Ленинградской области.

В этот школьный вечер к комсомольцу Осипову подошла девушка и сказала:

— Ну, Дима, вот мы и расстаемся. Многие из нас будут педагогами, врачами, агрономами и, быть может, Даже учеными или писателями… А вот ты, кем же ты хочешь быть?

— Командиром, — сказал Осипов, — я уже решил идти в армию.

И на следующий день Осипов написал письмо Наркому Обороны с просьбой зачислить его в любое военное училище.

Дни ожидания казались ему слишком длинными. Наконец, пришел ответ. Осипов был принят курсантом в одно из ленинградских пехотных училищ. Он готовился к будущей войне.

Их было много, этих юношей, которые прямо из военных училищ ушли на фронт и в боях познавали то, кто не успели познать в спокойных стенах школьных аудиторий. С тех пор прошло полтора года. Эти юноши выдержали десятки боев, стали хорошими командирами, многому научились и многое пережили в окопах и блиндажах.

У каждой нашивки своя история

На правой стороне груди девятнадцатилетнего капитана Осипова шесть отличительных знаков ранения — шесть нашивок, из которых одна золотая.

У каждой нашивки своя история, каждая нашивка — это тяжелый и упорный бой. Это ступени, по которым поднимался девятнадцатилетний капитан к своей военной зрелости, к штабным картам, к бойцам и командирам, понимающим его с полуслова.

…В блиндаже горит свеча. За горой слышен треск пулеметов. Где-то совсем близко упали четыре снаряда. Снаряды были тяжелые, и оттого, что они не разорвались, мы ощутили четыре глухих удара, от которых дрогнула и заколебалась под ногами земля.

— Слушай, Черемуха, — сказал телефонист, — ну, как там у тебя дела? Порядок? Ну, тогда отцепись.

Он положил трубку на телефонный ящик и еще раз с нескрываемым уважением посмотрел на капитана. Потом телефонист перевел взгляд на меня. Он словно хотел мне сказать этим взглядом: «Нет, вы только посмотрите, какой у нас командир». И я не выдержал и посмотрел еще раз на капитана.

Передо мной сидел юноша с большим шрамом на щеке, с крупными черными бровями: они еще ярче оттеняли его лучистые голубые глаза. Все в этом человеке говорило о железном характере.

— И вот, представьте себе, я загадал, — сказал капитан Осипов. — Глупо, конечно, это было, но я все-таки загадал. Как вы там ни говорите, а ходить в атаку по шесть раз в день не так уж легко. Тут поневоле загадаешь.

В то время Осипову было семнадцать лет, и он подумал, что если выживет в этот день, значит будет жить долго и переживет войну.

Это было двадцать четвертого июля… Курсанты шли в штыки, но немцы не приняли штыковой атаки и отхлынули к лесу, откуда вышли немецкие танки.

Вот тут-то и началось. Грохочущим железом и свинцом немцы испытывали силу курсантов, но не могли ее надломить ни танками, ни пикирующими бомбардировщиками, ни бешеным артиллерийским огнем, ни длинными пулеметными очередями.

Курсанты держались. Ходили в штыки, бросали гранаты под гусеницы танков.

За далекие русские холмы садилось багровое солнце. В небе вдруг наступила тишина, но на земле все еще шел жестокий бой, и Осипов почувствовал, как что-то горячее ударило его в лицо. Он провел рукой по щеке и с недоумением посмотрел на свою окровавленную ладонь.

Их было девятнадцать

После боя раненым приказали отойти в тыл, но немцы успели отрезать им путь, и на курсантов наскочили две бронемашины и взвод автоматчиков.

Было их двенадцать раненых курсантов, отчаянных и молодых, не выходивших уже десятые сутки из боя.

— Юнкера, — кричали немцы, — сдавайтесь.

Но в ответ им неслось только гневное посвистывание пуль и летели гранаты, которые взрывались глухо, словно кругом били стекла.

В этом бою Осипова вторично ранило в ногу. Идти становилось все трудней. Тогда раненые товарищи помогли Осипову и благополучно доставили его в госпиталь. В госпитале он пролежал недолго. Он знал, что Училище в бою. Его так потянуло к своим, что он не выдержал: как-то ночью достал обмундирование и ушел на фронт.

— Вот и вся история двух моих нашивок, — сказал капитан Осипов. — Конечно, это очень трудно идти с раненой ногой несколько десятков километров. Но что же делать? На то и война.

Третье ранение

Потом Осипов получил роту, и под Кингисеппом в атаке его ранило еще раз. Но тогда немцы дорого заплатили за его кровь. Четырех фрицев убил из пистолета Осипов. Когда бой затих, его положили в тележку и снова повезли в госпиталь. Повозочный оказался веселым и отчаянным парнем. По дороге на них наскочило шесть немцев. Двоих Осипов быстро отправил на тот свет, а четырех разоружил повозочный…

Долго потом раненые расспрашивали Осипова, как он и повозочный взяли четырех фрицев в плен.

— Одним словом, смеялись от души, — сказал Осипов. — Только вот со мной была беда. Беспокойный я человек… Пролежу несколько дней, а дальше не могу. Так и на этот раз. Дал я врачам расписку, что ничего особенного со мной не случится… взял в руки палку и так пришел на передовую в свой блиндаж долечиваться. А седьмого декабря я снова пошел в бой. Тогда мы брали противотанковый ров с капитаном Бондарем. Вы помните такого?

— Ну, конечно, — сказал я, — конечно, помню. И, откровенно говоря, мы уже посчитали вас тогда погибшим.

Мягкая улыбка вспыхнула на лице капитана.

— Чорт его знает, — сказал он, — почему это я так; думаю, но мне кажется, что меня можно ранить еще несколько раз, а вот убить нельзя…

Я посмотрел на его четвертую нашивку и вспомнил Колпино, противотанковый ров, где снег был багров и черен и где по ночам было светло, как днем, от орудийных вспышек и разноцветных немецких ракет.

В те тревожные часы на каждом пункте ждали вестей об Осипове. Ждали долго, и когда уже решили, что комбат погиб, он вошел в блиндаж в окровавленном халате и сказал, что ров взят. В том же противотанковом рву капитан получил еще два ранения… Немцы били по рву разрывными и зажигательными пулями, забрасывали его снарядами, пускали свои танки, которые расстреливались нашей артиллерией почти в упор. По рву мела метель. Это было трудное время, но комбат цепко держался за свой рубеж, и вскоре правительство высоко оценило заслуги молодого командира:1 наградило его орденом Красного Знамени и медалью: «За отвагу».

Разговор с членом Военного Совета

Однажды капитана Осипова вызвали в Военный Совет. Он вошел в кабинет подтянутый, стараясь ничем не выдать своего душевного волнения. Член Военного Совета был человеком храбрым и любил смелых и решительных людей.

Долго и любовно смотрел он на юношу со шрамом на щеке. Смотрел на него как отец, и в долгом взгляд можно было уловить и гордость, и радость, и тревогу за храброго юношу с яркими лучистыми глазами.

— Так вот ты какой! — сказал член Военного Совета и улыбнулся. — Ты молодой, смелый, тебе надо учиться…

И Осипов уехал. Он учился хорошо. Огромный опыт, полученный в боях, помогал ему быстрее осваивать сложное искусство ведения современной большой войны.

Шесть отличительных знаков ранения стали ступенями, по которым поднялся девятнадцатилетний капитан к своей зрелости, к этим штабным картам, к бойцам и командирам, понимающим его с полуслова, к саперам и разведчикам, которые сейчас пришли к капитану посоветоваться по поводу своей будущей операции.

Автор: Дмитрий Остров