В чаще ельника лапчатые ветви переплелись, как колтун в волосах, а между ними еще гнездились тут и там клубочки темени.
Сержант Пушкарь спросонок долго всматривался в предрассветный мрак. Разглядев наконец едва заметную фигуру часового, он спросил:
— Тишь и божья благодать?
— Порядок, — ответил Яремчук и насупился. — Денек предстоит веселый…
— Выше голову! Ценнейшие сведения добыли…
— Добыть добыли, а какой от них прок, ежели передать «Астре» не можем, — Яремчук снял пилотку, тряхнул рыжеватым чубом. — Больно далеко до своих. Рация не достанет…
Около мшистого пня под плащ-палаткой кто-то шевельнулся.
— Чего спозаранку митингуете? — раздался низкий, не унывающий пикогда баритон Сорокина.
— Что и говорить, забот и на «студебеккере» не увезешь, — сострил Пушкарь, переобувая сапоги. — Узнали о противнике многое, подсчитали вражеские пушки, танки, бронетранспортеры. А откуда и куда прет немец столько техники? Эмблемы-то все новые. Нужен «язык» — хоть умри.
— Так ты же прихотлив, как капризная невесточка, — упрекнул товарища Сорокин. — Связист — мало знает. Ездовой — мелюзга. Регулировщик — опасно, будут искать.
— Совершенно верно. Нужен «язык» с изюминкой. Уж если рисковать, так знать, ради чего.
— Слушай, Пушкарь. У меня мелькнула идея. Вчера, когда Горяев пытался по рации связаться с «Астрой», какой-то «Рейн» сообщал «Шпрее», что к пей в ближайшие два дня нагрянет инспектор верховного командования сухопутных войск генерал Блик. Судя по слышимости, «Шпрее» находится где-то близко. Смекаешь?
— Пока нет.
— Давайте по радиосвязи сообщим туда, на «Шпрее», чтобы сегодня, допустим, к десяти часам выслали офицера для встречи инспектора.
«Ну что ж, — размышлял Пушкарь, — могут клюнуть…»
— Не уверен?! — Сорокин вскинул крутую черную бровь. — Дерзость — это уже половина победы!
Не обижайся, — Пушкарь озабоченно смотрел в небо. — Речь тебя не подведет. С точки зрения вермахтовских правил и понятий — тоже все нормально. А что, если радисты на «Шпрее» различают по голосу всех, сидящих на «Рейне»? К тому же инспектор может прибыть с усиленной охраной.
— В любом случае мы ничего не теряем, — возразил Сорокин. — Если неувязка, в лес — и на восток.
— Добро, — Пушкарь ударил пилоткой по ладони. — Где, по-твоему, следует назначить место встречи, чтобы сподручнее было схватить?..
— На западной опушке леса, у развилки дорог…
— Не мешало бы еще разок все взвесить, обдумать… — Пушкарь помолчал и добавил: — Впрочем, пусть Горяев развернет рацию.
Своей давней привычке — после утреннего кофе совершать небольшую прогулку — генерал-майор Фруге не изменял даже во время жарких боев. Теперь, когда линия фронта на время стабилизировалась, а наступление русских, как полагал Фруге, застопорилось, не было никакого резона сразу же после завтрака корпеть в душном штабе. Да еще в таком дыму, где не только топор, а тягач артиллерийский повис бы…
Среди генералов группы армий «Центр» Фруге по праву считали лучшим знатоком и любителем ботаники. После войны он мечтал поселиться в округе Эрфурт, на берегах реки Хельме, чтобы разводить и выращивать там, в Золотой Равнипе, на «Гольдене Ауэ» чудо-лимонник, доселе росший разве что только на Дальнем Востоке, и еще женьшень. Ничего не скажешь: интересное и полезное занятие, а главное — можно неплохо на этом заработать…
В кустах бересклета Фруге заметил толстый, похожий на коричневый палец, росток сосны, усеянный нежно-зелеными иглами. Постепенно корочка ростка посветлеет, цвет ее станет напоминать цвет липового меда, иголочки выпрямятся, и вот уже вместо одного светло-желтого пальца — целая пятерня…
Фруге с наслаждением вдохнул терпковатый запах весенней листвы и быстро зашагал к дому. У крыльца к нему подбежал синеглазый, исполнительный гауптман Ширвиндт — офицер из оперативного отдела.
— Герр генерал! В семь часов двадцать минут получена радиограмма. «Рейн» сообщил, что генерал-инспектор Блик намерен в первую очередь посетить именно нашу дивизию и потому просит встретить его на развилке дорог, у опушки леса Башмак.
— Встретим как подобает. Прикажите гауптману Boxy от моего имени. Пусть возьмет с собой автоматчика и выезжает на любой автомашине. Много людей брать не советую: инспектора и без того хорошо охраняют…
— Яволь, герр генерал.
У развилки «оппель-адмирал» мягко затормозил. Из машины выскочил шустрый обер-ефрейтор, поправил автомат и отворил переднюю дверцу. Гауптман Box ступил на шоссе, расправил полы отлично сшитого мундира, достал сигарету.
Обер-ефрейтор услужливо щелкнул зажигалкой.
— Превосходная вещичка, — заметил гауптман и глянул на часы. — В нашем распоряжении еще девять минут. Пойдемте, Штрекке, погуляем в лесу. Вы ведь тоже из Тюрингии?
— Яволь, герр гауптман. Однако… Тут могут быть партизаны! — с опаской выпалил Штрекке.
— Какие партизаны? — Box презрительно покосился на солдата. — Ведь это последние километры украинской территории, точнее, бывшая советско-польская граница. Здесь стык между украинскими и польскими партизанами. А стык, Штрекке, самое безопасное место. У русских Иван всегда кивает на Петра…
На всякий случай гауптман расстегнул кобуру, перескочил через кювет и вошел в лес. Штрекке неохотно поплелся за ним.
В глубине леса черный дрозд трижды меланхолически спросил: «За-а-а-чем жить?» По-видимому, ни гауптман, ни ефрейтор не знали, что эта птица кричит лишь тогда, когда поблизости есть люди. А возможно, сочли, что птицу встревожило их появление…
Шофер вылез из машины, поднял капот. Вероятно, ему понадобился какой-то инструмент, потому что немец открыл багажник, достал пластмассовую коробку с ключами. Из орешника донеслось едва различимое шуршание, треснула сломанная ветка. Шум сразу же утих, и водитель опять беспечно склонился над мотором. Исправив неполадку, он глянул на часы: до десяти оставалось двадцать четыре секунды. Вот-вот появится инспекторская машина. Где же гауптман и автоматчик? Шофер тронул клаксон. Вдали трижды откликнулось слабеющее эхо. Прислушался — тишина. Он засигналил громче, но из лесу никто не появлялся. Ничего не понимая, водитель глянул направо, налево — вдоль шоссе. Со стороны Баранува показалась легковая машина. Шофер побежал навстречу, размахивая руками и крича. Открытый черный «хорьх» командира 31-го пехотного корпуса даже не остановился. Шофером овладела полная растерянность. Он вернулся к «оппель-адмиралу», сигналил еще и еще, а эхо волнами катилось по лесу и замирало вдали. Зная крутой нрав генерала Фруге, возвращаться в дивизию без гауптмана и автоматчика водитель не решался. А здесь оставаться — боязно…
Метров четыреста связанных по рукам и ногам немцев тащили на себе. Двигались быстро, бесшумно. Замыкавший группу Сорокин следил, чтобы не осталось никаких следов: примятая трава, незаметно оторвавшаяся пуговица, оставленный на сучке кусочек материи, окурок, вдавленные или сдвинутые с места камешки могли выдать всю группу.
На крохотной полянке, окруженной зарослями папоротника, сделали минутный привал.
— Напрасно шофера не убрали! — сожалел Пушкарь. — В лес искать однополчан он, конечно, не пойдет… Побоится… Но в штабе тревогу поднимет, дай боже!
— А по-моему, все обошлось как по заказу. Фрицы сами в лес пришли. Скрутили их без стрельбы. К чему фейерверк? Я вот сейчас пару слов гауптману скажу… Чтоб не шумел… — Сорокин шагнул к пленным, опустился на корточки возле офицера и произнес по-немецки: — Герр гауптман, вы отлично понимаете, что в такой обстановке вражеских «языков» уничтожают. Короче говоря, ваша жизнь — в ваших руках. Залог — благоразумие и правдивость. Ноги вам развяжут. Идите быстро и — ни звука. Понятно?
В глазах гауптмана злость сменилась страхом, страх — надеждой.
Пленных развязали, помогли им подняться, и вся группа двинулась на восток.
Разведчики не могли знать, что штаб дивизии, названный кодом «Шпрее», в 12.00 связался с «Рейном» и сообщил: генерал-инспектор Блик до сих пор не появлялся, а офицер и автоматчик, высланные встретить его, исчезли. Выяснилось, что сегодня инспектор и не собирался приезжать в дивизию. Разъяренный генерал Фруге велел арестовать дежурного офицера-связиста и немедленно поднять по тревоге роту автоматчиков с овчарками.
…День клонился к вечеру, когда разведчики сразу с трех сторон услышали отдаленный собачий лай.
— Псов пустили, гады! Хорошо, что болота начинаются. На карте они обозначены непроходимыми. Но лесник говорил, что есть потайная тропка. У двух сухих осин берет начало. Не они ли это? — Сорокин указал на два полусгнивших на корню дерева.
— Сейчас погляжу! — Подняв с земли длинную, крепкую палку, Сомов побежал к осинам.
Через минуту сибиряк позвал:
— Сюда! За мною — строго след в след…
Пушкарь с тревогой глянул на него:
— Уверен?
— Порядок! Не мог же дед обмануть: у него два сына в армии. До островка с километр будет.
Впереди расстилался зеленый ковер векового мха, ежегодно гниющего и вырастающего на своем перегное. Как бы спасаясь от предательской топи, навстречу людям брели одинокие ольхи и сосенки.
Шест Сомова погрузился в зыбкий торфяник, под ногами сибиряка зачавкало бурое месиво, и он пошел, раскачиваясь, как на пружинящем батуте. За Сомовым двинулся Пушкарь. Потом — гауптман Box и Штрекке. Немцев подгонял Сорокин. Замыкали группу Горяев и Яремчук.
Над болотом висело удушье. В ноздри ударял терпкий запах гниющих водорослей и торфа. Каждый шаг давался с большим трудом: отяжелевшие ноги приходилось буквально выдергивать из студенистой засасывающей дрыгвы.
Казалось, трясина дышит, то тут, то там вспучивались огромные бурые пузыри и быстро лопались.
А ноги погружались все глубже, вязкая жижа цеплялась за бедра, и Сомов раздвигал ее своим телом.
От страха гауптману Boxy почудилось, что тропка ускользнула куда-то в сторону, и он беспомощно повис над невидимой бездной. Немец дико вскрикнул и потерял сознание. Его успел подхватить Пушкарь.
— Эх, едрен корень, — пробормотал сержант. — Эта гниль и ног не держит, и плыть не дает…
— Крепись, братва, — оглянулся Сомов. — Видите среди мшаника кочки? Значит, дно попрочнее будет.
И действительно, вскоре почва стала повышаться, началось редколесье.
— Вот это бросок, — переведя дух, заметил Пушкарь. — Сутки придется одежду выкручивать!
— Ничего, — пробасил Сомов. — Зато отсюда не только овчаркам, но и самому Гиммлеру можешь два кукиша поднести. Зыбуны-то вроде наших, сибирских.
Поминая добрым словом лесника, разведчики ступили на твердую землю.
Сорокин облегченно вздохнул:
— От развилки той кругом-бегом километров двадцать отмахали. Теперь наша рация снова в строю.
— Достанем, — кивнул Пушкарь, — только сперва немцев допросим.
Гауптман сразу назвал свое имя, фамилию, должность, рассказал о личном составе и вооружении дивизии.
— Танковая дивизия с эмблемой «шлемы в лаврах» прибыла из Африки, — сообщил он. — Пехотная дивизия, солдаты которой пользуются английскими флягами, — из Франции. Танковая дивизия СС переброшена из Югославии. В нашем штабе говорили, что создана новая группа армий. Но конкретно о ней я не знаю ничего.
— Теперь, — повеселел Пушкарь, — можно и «Астре» доложить. Работай, Горяев!
…Морзянка умолкла. Радист Горяев снял наушники и взахлеб застрочил:
— Наступление начнется завтра, то есть на двое суток раньше. Поэтому «Астра» велела нам оставаться здесь, а после того, как наши танки войдут в прорыв, сесть противнику на хвост. «Хозяин» доволен, всех обнимает и приказывает хорошенько отдохнуть.
