По лесу двигались цепочкой: впереди — стожильный Пушкарь, за ним — задумчивый Сорокин, последним — осмотрительный Валентин Грицюта.
Командарм приказал перебросить разведгруппу через линию фронта на самолете: добротного «языка» надо было взять в самой что ни на есть «глубинке». Пятые сутки рыскали во вражеском тылу разведчики. Устали, осунулись, заросли щетиной. Но подходящий фриц так и не попадался.
Потому-то командира группы — смелого расчетливого старшего сержанта Владимира Сорокина и одолевали сейчас недобрые мысли. На таком удалении от фронта дивизионным разведчикам довелось действовать впервые, а тут, как известно, чем дальше в лес — тем больше таинственного… «Хорошо Пушкарю, — завидовал Сорокин. — Головой ручаюсь, что и сейчас вынашивает какие-нибудь технические проекты или мечтает о своем втором хобби — архитектуре… А ведь это, черт побери, не так уж плохо: без одержимых жизнь наша совсем зачахла бы…»
Сорокин приостановился. Грицюта вопросительно поглядел на него голубыми, как июньские волны Буга, глазами и опять весь превратился в слух. А слушать винничанин умел как никто другой. По словам наблюдательного старшины Татьянина, Грицюта был единственный, кто на всем советско-германском фронте мог услышать, как роса испаряется.
Вот и сейчас по световой окраске стволов и голубым разводьям в кронах Сорокин определил, что скоро лес кончится. И в самом деле, через несколько минут друзья очутились на опушке. Перед ними раскинулась пестрая равнина, усеянная множеством разноцветных клиньев. Тут, за Вислой, что ни хозяин — то собственный клинышек или полоска… Грицюте припомнились раздольные поля под Винницей. Делянки жнивья — словно огромные чаши пахучего золотого меда. Разлилась яркая зелень люцерны, которую сейчас косят, вероятно, в третий раз. Плантации кукурузы уже сверкают янтарем… А вокруг лесополосы — зеленые вблизи, темно-синие на горизонте…
— Довольно вздыхать! — толкнул его плечом оживленный Пушкарь. — Гляди — шляхетский замок. Ручаюсь, пятнадцатый век…
Над крупным польским селом, окаймленным цветущими садами, возвышалось мрачное здание со сторожевыми башнями и множеством бойниц.
— Знакомое строение. По-моему, я его где-то видел, — тихо сказал Грицюта и на минуту задумался. — Не иначе как в кинофильме «Богдан Хмельницкий»…
— Эх ты… Спутал грешное с праведным, — упрекнул его Пушкарь. — Тот замок, чудак, во Львовской области. А это — яркий образец польского национального зодчества… — И немного погодя спросил: — Как полагаете, друзья, есть в селе немцы или нет?
Грицюта взял бинокль, долго рассматривал село, а потом сказал:
— В селе фрицев нет. Хотя это и странно: важная шоссейная магистраль совсем рядом.
— Давайте, братцы, незаметно проберемся к замку, — предложил Пушкарь. — Одним глазом… В кои века… Архитектура! Пилястры, канделябры, кариатиды…
— Неужто ты хочешь почить в графском склепе? — мрачно поинтересовался Сорокин. — Между прочим, только живые могут выполнить нынешнее задание.
Грицюта еще раз осмотрел село в бинокль.
— Местные жители изредка появляются, — заявил он. — Может, и вправду осмотреть замок? Авось что-нибудь выведаем…
— Да вы вроде бы оба чокнутые, — сердито буркнул Сорокин, однако, увидев скорбное лицо Пушкаря, смягчился. — Ладно, сделаю скидку на ваши… странности. Передвигаться невидимками. Глаза и уши — наизготовку. Ты, Грицюта, останешься снаружи, в кустарнике. Коль что не так, крикни иволгой.
…Серый, потемневший от времени замок опоясывал довольно глубокий ров. Через него был перекинут мостик со ржавыми перилами. В старину, когда ров заполняли водой, мост убирался, и противник не мог приблизиться к воротам и крепостным стенам. От моста до ворот был выстлан тротуар из квадратных каменных плит. Более трех столетий шаркали по ним тысячи ног, и теперь камень сверкал на солнце, как натертый паркет.
Грицюта пропустил товарищей вперед, а сам скрылся в зарослях сирени на бугре, в десяти — двенадцати метрах от моста.
Ворота оказались незапертыми. Пушкарь налег плечом, Сорокин помог, и разведчики очутились во дворе. Окованная железом дверь тоже поддалась. Возбужденный Пушкарь схватил приятеля за руку и потащил в замок.
Вокруг было темно, прохладно и сыро. Потолок полукруглого вестибюля подпирали два ряда облупленных колонн. На стенах висели мрачные портреты каких-то польских королей или графов. Слева в нише Сорокин разглядел крест с белым распятием.
Пушкарь хотел было достать электрический фонарик, но в это время снаружи резко и тревожно вскрикнула иволга.
Разведчики притихли. Что там стряслось? Неужели немцы? Откуда? Сколько? Вероятнее всего — фельджандармы или полицаи. «И надо же было лезть в эту мышеловку! — ругался про себя Сорокин. — Вот так и попадешь к черту на кулички из-за чьего-то дурацкого пристрастия!»
Прячась за колоннами, они поспешили к выходу, притаились по обе стороны двери, друг против друга.
Основания для тревоги были весьма серьезные. По шоссе к селу приближался фашистский бронетранспортер. За ним шла легковая машина. Не доезжая метров триста до околицы, бронетранспортер свернул на проселочную дорогу к местечку Лемов — лязганье гусениц стало удаляться.
Сорокин и Пушкарь видели, как легковая марки «Оппель-олимпия» подкатила к мостику. В ней находилось трое немцев: полковник, майор и лейтенант за рулем. По обыкновению, путники ехали без головных уборов. Лейтенант первым выскочил из машины и услужливо отворил дверцу. Полковник, ступив на землю, отряхнулся и что-то сказал широколицему майору. Тот оставил на сиденье планшет и тоже вылез из машины. Офицеры медленно направились к замку.
Возле бугра они на мгновение остановились, и полковник совершенно неожиданно для Грицюты по-русски сказал:
— В старинных замках часто находят золото либо позолоченные вещицы…
«Вот что их привело сюда, — Грицюта сжал гранату. — Слышали ли ребята крик иволги? Если сейчас начнется стрельба, значит, немцы заметили их. Тогда шарахну в легковую гранатой и — на выручку. Крик подниму: вроде нас тут не менее взвода. Если по-прежнему будет спокойно, надо брать лейтенанта… Сейчас все решится! Фрицев не видно…» — Грицюта затаил дыхание и услышал, как неподалеку тихо-тихо жужжит пчела.
В машине, положив голову на спинку сиденья, беспечно дремал шофер. Видно, нынешней ночью довелось покрутить баранку… Пусть уснет покрепче… Что же там, в замке? Почему такая тишина? Вроде людей нет и в помине…
Из «оппеля» донесся храп. «Теперь можно», — Грицюта бесшумно выбрался из кустов, подкрался к машине и открыл дверцу. Лейтенант даже не шевельнулся. Грицюта ударил его рукоятью пистолета по затылку. Немец икнул и сполз с сиденья. Грицюта быстро достал из кармана шнур и на всякий случай связал офицера.
В замке по-прежнему было тихо. Но вот из-за косяка показалось правое плечо и часть лица. Мундир немецкий… Но фашист не стал бы так осторожничать: ведь в машине свой, лейтенант… Впрочем… Грицюта взвел парабеллум. К счастью, опасения его были напрасны: первым из замка вышел оберет в майке и трусах. Его сопровождали Сорокин и Пушкарь, оба — в немецкой форме.
— Шив? — спросил Сорокин, заглядывая в кабину.
— Нет, — огорчился Грицюта. — Переборщил я трошки…
— Аллах с ним. Спрячь в кустах. А ты, поклонник архитектуры, садись за руль.
Под монотонное урчание мотора Сорокин бегло просмотрел документы, отобранные у фашистов, и черные глаза его полыхнули злым огнем.
— Все трое власовцы?
— Да, из «русской освободительной армии», — ответил пленный.
— Поблагодари этого «освободителя», старшой, — пробасил, не поворачивая головы, Пушкарь, — а то у меня руки заняты…
— Я попрошу не издеваться над офицером! — повысил было голос полковник, но мгновенно сник: рука Сорокина скользнула за финским ножом.
— Куда вы ехали, доблестный офицер? — спросил Сорокин.
— На именины к генералу Рюбенкройцу, командиру двадцать четвертого пехотного корпуса.
— Там вас кто-нибудь знает?
— Нет, я никогда не бывал в штабе Рюбенкройца.
— Где приглашения?
— В бумажнике. На троих.
— Хорошо. — Сорокин хлопнул по карману ладонью. — Сворачивай в лес, Пушкарь.
— Господин… Товарищ… — пленный умоляюще сложил на груди руки. — У меня во Владикавказе семья.
— Поздновато вспомнили, — заметил Сорокин. — Вылезайте!
Из-за дуба долетали обрывки фраз:
— Корпус Рюбенкройца пока в резерве… Гудериан срочно улетел в Берлин… Не дать Советам переступить Вислу… Всеми силами…
Словно переломленная сухая хворостина, треснул выстрел.
— Теперь нам персонально, — сказал Сорокин, садясь в машину, — придется поздравлять генерала Рюбенкройца. А там посмотрим…
Пока у переезда через железнодорожное полотно обер-лейтенант с полным ртом золотых коронок рассматривал пригласительные карточки, рука Сорокина лежала на кобуре. Гитлеровец возвратил документы, отдал честь и поднял шлагбаум.
Пушкарь нажал на педаль, машина проскочила переезд и помчалась дальше.
У контрольного поста на западной окраине села Свенцица, где в богатом панском имении располагался штаб корпуса, пришлось задержаться. Поджарый гауптман с напускной важностью унес документы в свежевыкрашенный павильончик. Через открытое окно Сорокин видел, как немец сверил фамилии, указанные в приглашении, с длинным списком, сделал на нем пометку, куда-то позвонил по телефону. Предусмотрительный Пушкарь легонько сдал машину назад, чтобы удобнее было развернуться. Но этого не потребовалось. Гауптман вернулся с документами и махнул рукой: путь свободен…
«Власовских» офицеров представили тучному генералу с дорогим перстнем на среднем пальце правой руки. Покровительственно улыбаясь, он велел устроить их пока в кирпичном доме рядом со штабом. Очевидно, до войны тут жили учителя: в комнатах сохранились этажерки, сплошь заставленные книгами на польском и немецком языках, стеллажи и даже письменный стол. В одном из ящиков Сорокин обнаружил кипу ученических тетрадей. «А в селе не видать ни одного мальчишки», — с грустью подумал он и выглянул в окно.
По двору прохаживался обер-ефрейтор с автоматом на груди. Его присутствие Сорокину не понравилось, и он вышел на крыльцо вроде подышать свежим воздухом. Часовой приблизился и на ломаном русском языке спросил, что господину полковнику угодно.
— Просто хочу погулять в саду, — сквозь зубы процедил Сорокин.
У клумбы с настурцией «полковник» сделал вид, будто любуется цветами, нагнулся, чтобы сорвать темнопурпурный граммофончик и незаметно оглянулся. Часовой следовал за ним. «Неужели мы опростоволосились? В чем? Когда?» Жар ударил в голову: стало страшно не за себя — за товарищей. И задание не выполнено…
Сорокин отворил калитку, шагнул к яблоне. Часовой остановился у изгороди и добродушно улыбнулся. «Черт их, этих фрицев, разберет: они даже расстреливают с улыбкой…» — обозлился Сорокин. Чтобы сразу положить конец всем сомнениям, он повернулся и пошел прямо на обер-ефрейтора.
— Послушай, парень… Моему лейтенанту надо сходить на другую улицу за утюгом. После дороги хотим кое-что погладить…
— Зачем куда-то ходить? — удивился немец. — Электроутюг в шкаф на кухня. Полотняная прокладка там же. Я сейчас присылать Курта, и он все сделай, — немец откозырял и торопливо направился к сараю.
«Значит, и на улицу выйти нельзя. Подозревают… Или просто — охрана? Как бы там ни было, одежду надо приводить в порядок…»
Распорядитель вечера — приятный, внимательный майор — посадил офицеров «русской освободительной армии» в разных местах. Спутники «полковника» очутились в конце стола. Рядом с раскрасневшимся Сорокиным покряхтывал довольный оберст Ран — командующий артиллерией корпуса.
Любуясь хрустальной люстрой под лепным потолком, Сорокин прислушивался к разноголосому шуму и старался запомнить все, что его интересовало.
Но вот зал утих.
Именинник в парадной форме, при всех регалиях, провозгласил первый тост:
— За величайшего философа и полководца, за нашего любимого фюрера! …
Все встали.
— Хайль Гитлер! — торжественно произнес генерал Рюбенкройц.
— Хайль! Хайль! Хайль! — трижды прозвучало под сводами зала.
Выпив, принялись деловито закусывать.
Потом генерал Брауде, командир 27-й пехотной дивизии, поправляя очки и часто мигая слезящимися глазами, предложил выпить за здоровье именинника.
— Долгих лет жизни вам, генерал.
После второй рюмки оберет Ран, оказавшийся на удивление общительным собеседником, на сносном русском языке поинтересовался у власовского «коллеги», каков боевой дух у преданных ему солдат, где в настоящее время семья «полковника».
Разговорились. Сорокин отвечал охотно, то и дело подкладывая Рану лучшие куски мяса.
Выпили за фатерланд, и любознательный Ран вдруг спросил:
— А почему полковник Бекетов не прибыл поздравить генерала?
О полковнике Бекетове Сорокин не имел ни малейшего представления. Тщательно прожевывая кусок ветчины, он обдумывал ответ и все-таки нашелся:
— Накануне нашего отъезда у Бекетова начался сердечный приступ.
— Сердечный? — переспросил оберет. — Бедняга… К печени да еще и сердце… Ничего, после войны все лучшие санатории мира будут к нашим услугам…
«Держи карман шире!» — подумал Сорокин. Наполнив рюмки, он сразу перевел разговор на другую тему.
— Что слышно, герр офицер, о новом секретном оружии фюрера?
— О! — Ран высоко поднял рюмку. — Через полгода советы, янки и англичане будут ползать перед Адольфом Гитлером на коленях!
— Выходит, столь велика эффективность новинки?
— Не то слово, полковник. Наше оружие любую взрывчатку превзойдет в тысячу раз. Или… больше!
— Истинное чудо! — воскликнул Сорокин. — После такого открытия немецких химиков следует носить на руках.
— Почему химиков? — недовольно скривился Ран. — Этим, — он замысловато повертел указательным пальцем, — занимается мой племянник. А он — физик.
Сорокин взял бутылку вина «Райнриттер», наполнил рюмку соседа, налил себе.
— Тогда, господин оберет, выпьем за физиков.
— Гут!
Они одновременно опустошили рюмки, взяли по кусочку голландского сыра.
— Прошу извинить, — сказал Ран. — На рассвете мне надо на передовую, поближе к линии фронта. Как это по-русски — на рекогносцировку… Скоро бои… А еще надо узнать пароль и пропуск.
Потом он встал и подошел к майору — распорядителю вечера. Чокнулись, выпили, о чем-то пошептались, и Ран, изрядно покачиваясь, вернулся на свое место. Садясь, он едва слышно пробормотал: «Зигфрид — Дейчланд».
Сорокин в это время пристально смотрел на своих товарищей.
Оркестр грянул вальс. Именинник пригласил молодую немку с колючим, весьма неприятным взглядом.
— Кто эта избранница генерала? Охотно повальсировал бы с ней, — подмигнул Сорокин.
— Не советую, — доверительно шепнул Ран. — Это дочь видного гестаповца. Работает в Аушвицком концлагере.
— А та другая, с высокой прической?
— Любовница генерала Вюнша…
Сорокин извинился и, приосанясь, пошел к немке.
Кружась, он старался держаться поближе к Рюбенкройцу.
Генерал, с умилением глядя на длинную шею своей партнерши, рассказывал ей о родном Мюнстере.
— Очень милый город. Главная его достопримечательность — вечный трубач, — он вдруг прослезился. — Его слышал мой прадед, дед, отец и я. Представьте себе… Вот уже в течение нескольких веков на башне церкви св. Ламберти по винтовой лестнице в двести девяносто две ступени поднимается трубач. И, как в старое доброе время, трубит с десяти часов вечера до семи утра. Каждый час… Трубный зов моей молодости…
После третьего танца пот с генерала катился в три ручья. Именинник, ссылаясь на преклонный возраст, деликатно извинился и ушел отдыхать.
Гости стали разъезжаться.
В комнате, отведенной для власовских офицеров, загорелся синий ночник.
Кровати уже были постелены. На пружинящих матрацах, под мягким одеялом из верблюжьей шерсти сейчас было бы в самый раз спать по-барски, но Сорокин долго ворочался… Сказать друзьям о своем замысле вслух он не решался: вдруг в стенах магнитофон?
Он подошел к Грицюте, сел у него в ногах. Кивнув в сторону генеральской опочивальни, Сорокин обеими руками схватил что-то воображаемое, забросил на плечо и вроде понес.
Пушкарь приподнялся в своей кровати.
— Машину, — едва слышно шепнул ему Сорокин и, подмигнув Грицюте, добавил: — Тамаду и адъютанта, — он зажал рукой рот.
В коридоре замерли шаркающие шаги…
Сорокин стал быстро одеваться. «Такой случай представляется один раз в сто лет… Пароль и пропуск известны… Лучший пропуск — генерал в машине. Подвыпил… Едет проветриться… Либо в первый эшелон…»
По лицам вернувшихся друзей он понял, что все готово.
Генерал кряхтел, ворочался с боку на бок, отбивался руками, но Сорокин все-таки разбудил его.
— Прилетел из Берлина фельдмаршал Гудерпан, — сказал «полковник» многозначительно. — И сразу же выехал в ваш корпус. Только что позвонили…
Огорошенный нежданной новостью, Рюбенкройц вытаращил глаза.
— Одежду! Где вестовой? Где адъютант?
— Оба пьяны, господин генерал!
— Надо встретить… — бормотал Рюбенкройц, натягивая брюки. — Гудериан любит это… Машину!
Сорокин застегнул генеральский мундир, подал фуражку. «Майор» подхватил Рюбенкройца под руку. Они вышли в коридор, миновали фойе. «Риска много! — волновался Сорокин. — Дежурного нечистый может принести… Или Рюбенкройц спросит у часового… Быть беде!» Не колеблясь, «полковник» ударил Рюбенкройца ребром ладони по сонной артерии. Грузное тело обвисло. Офицеры подхватили его и, придерживая за поясницу, вышли во двор.
Часовой проводил пьяную компанию внимательным взглядом, но, по-видимому, решил, что захмелевшего генерала вывели на свежий воздух, и скрылся за домом.
Возле гаража поблескивал черный «хорьх». Пушкарь занял место водителя. Генерала усадили справа от него. Сорокин и Грицюта поддерживали Рюбенкройца сзади.
Второй час мерно рокотал мотор, ветер посвистывал в ушах.
Заметив контрольный пост у въезда в Здруйский лес, Пушкарь сбавил скорость. Машина мягко подкатила к сонному лейтенанту:
— Зигфрид! — громко произнес Пушкарь.
— Дейчлаид, — ответил немец и, разглядев генерала, приложил к виску два пальца. — Доброго пути!
Проплыл на запад лес. Шоссе запетляло среди привисленских холмов. Сорокину казалось, что машина движется очень медленно, тормоза на поворотах скрипят слишком резко, а резина шуршит по асфальту громче обычного. Но нервничал он зря: стрелка спидометра прыгала за цифрой 120…
На одном из виражей заднее колесо прошло по краю воронки. Машину подбросило, и генерал пришел в себя.
— Где же Гудериан? — промычал он, поводя мутными глазами, и снова захрапел.
С востока донеслись внятные раскаты. Где-то за темнеющим на горизонте лесом ударил пулемет.
— Хватит кататься, — сказал Сорокин. — За леском передний край.
Вскоре «хорьх» свернул в просеку. По кабине начали хлестать ветви. Машина остановилась. В багажнике нашлась новенькая немецкая плащ-палатка. Разведчики положили на нее пленного генерала и скрылись в чаще.
От ярости генерал СД Гельмут Мюллер не мог произнести ни слова. В горле у него клокотали какие-то звуки, а наружу вырывались только глухие стоны. Подбежав к открытому окну, он стал тяжело глотать воздух. Наконец, немного придя в себя, Мюллер повернул бледное, злое лицо к начальнику отдела оберсту Фрике.
— Расскажите, черт возьми, толком… Вы полагаете, что эти пьянчуги из РОА выкрали генерала Рюбенкройца, желая реабилитировать себя перед Советами? Так?
— Не совсем, экселенц. Дело в том, что они — вовсе не офицеры «русской освободительной армии». Из штаба Власова сообщили приметы полковника Рубцова, майора Перевалова и лейтенанта Виляева. Гости генерала Рюбенкройца утверждают, что полковник Рубцов — стройный брюнет с очень красивым, редким разрезом глаз. А настоящий Рубцов — рыжий, вислоухий. Глаза маленькие, припухшие…
— Довольно, Фрике. Это были советские разведчики. Вы изучили следы?
— Яволь, экселенц. Ищейки взяли след от крыльца до гаража… На одной из просек в прифронтовом лесу обнаружили зажигалку генерала Рюбенкройца, и снова пустили собак. Следы привели в ложбину, где протекает заболоченная речушка. Там, к несчастью, только одна ячейка нашего боевого охранения… Влажный грунт сохранил следы генерала Рюбенкройца и тех… мерзавцев. Нейтральную полосу они пересекли вчера на рассвете. При мощном отсечном огне противника…
— Какой позор! — от ярости Мюллер заметался по кабинету. — За сто тридцать километров от фронта. На глазах всего штаба, личного адъютанта, часового… Увезти генерала, ветерана трех войн… Р-р-рас-стре-лять! Всех ротозеев — р-р-рас-стре-лять!
