Из лесных дебрей на поляну вышел, пошатываясь, коренастый солдат в странном зелено-желтом костюме. На обветренном, давно не бритом лице и жилистой шее блестели капли пота. Солдат нес на руках раненого, забинтованная голова которого покачивалась, правая рука бессильно свисала. На кисти руки синела татуировка: «Коля Спиридонов».
Выбрав сухое место под старым дуплистым дубом, солдат бережно опустил раненого на траву. Потом снял с плеча трофейный автомат, склонился к шершавому стволу и моментально уснул.
Спиридонов во сне бредил, выкрикивал бессвязные фразы.
— Разве ты не видишь, — горько упрекал он кого-то, — ползут… Ползут фрицы! Нет, гады, живым не дамся!
Спали солдаты долго — вечер и всю ночь. На рассвете раненый проснулся и попросил пить. Его товарищ по-детски чмокнул губами, раскрыл глаза. Дремучий лес оживал. Дубы и орешники шелестели рыжеватыми вершинами, кроны кленов полыхали красным пламенем.
Спиридонов потянулся к алюминиевой фляге.
— Пей, браток, да силы набирайся. Сейчас дам тебе пожевать! — Крепыш достал из верхнего кармана гимнастерки аккуратно завернутый в чистую тряпку сухарь, разломал его пополам, протянул один кусок Спиридонову, другой, тщательно завернув, спрятал и отвернулся.
— Погрызи и ты, Щербаков, — прошептал раненый.
Щербаков поднял лохматую голову:
— Я что? Я — здоровый… И на собственных ногах. Ешь быстрей, да пойдем.
— Далеко еще?
— До линии фронта километров пятьдесят топать. За три дня доберемся.
— Вдвоем не дойдем. Оставь меня здесь…
Щербаков презрительно хмыкнул.
— А ты меня оставил бы?.. То-то же. Не говори глупостей. — Щербаков поднялся, ударил кулаком по стволу дуба. — Ты уж потерпи — понесу на плечах… Так сподручней. Да и быстрее.
После отдыха Щербаков нес товарища без передышки несколько километров. Под огромной елью, что широко раскинула свои стрельчатые ветви, переплетенные густой паутиной, сделал привал. Щербаков вынул из-за пазухи карту, взятую у убитого фашистского майора. На ней разведчик карандашом обозначил пройденный путь.
…Это был горький и тяжкий 1942 год. По ту сторону фронта, в районе Козловки, дивизионные разведчики Спиридонов и Щербаков выполняли боевое задание: сняли часовых возле огромного склада боеприпасов, подложили взрывчатку. Разведчики не успели отбежать на безопасное расстояние. Осколки впились в голову Спиридонова…
Обходя села и поселки, запруженные фашистскими танками, пушками, бронетранспортерами, Щербаков нес раненого друга четвертые сутки. Иногда Спиридонову становилось немного легче. Тогда, едва передвигая ноги, он давал Щербакову небольшой отдых.
По открытой местности пробирались только ночью. Днем предусмотрительно прятались в лесу или буераке.
В дубраве возле села Дубки случайно натолкнулись на убитого немецкого майора. Щербаков внимательно осмотрел скорченный труп, обследовал вокруг каждый метр земли. Однако установить, при каких обстоятельствах погиб майор, не удалось. В офицерской сумке нашли топографическую карту и два белых сухаря. Разведчики обрадовались находке: карта поможет сориентироваться на местности, а сухари подкрепят ослабевшие силы. Из дубравы постарались выйти как можно быстрее: майора могли разыскивать.
Во время одной остановки Щербаков насобирал несколько пригоршней шиповника, и теперь на привалах они ели ярко-красные ягоды. Но голод все сильнее давал себя знать.
К концу дня Щербаков валился с ног. Он чувствовал, что силы оставляют его, но старался не показывать виду.
С водою было немого легче: дважды солдаты утолили жажду холодной как лед водой из лесного ручейка, потом вдоволь напились из глубокой речки.
Голодные и обессилевшие, добрели они до полянки. Щербаков достал из кармана карандаш и пометил ее на карте кружочком. За три километра отсюда на северо-восток извивалось шоссе. Разведчика больше всего беспокоило, удастся ли благополучно перебраться через дорогу. Своими сомнениями он поделился с товарищем.
— Нужно хорошенько отдохнуть, чтобы к шоссе подойти со свежими силами. — Щербаков бодро улыбнулся, расправив плечи.
— Давай немного полежим, поговорим, а то черти в душу ныряют. Не пойму только, рожками или копытами, — попытался пошутить Спиридонов. — Расскажи о себе что-нибудь…
— Что там о себе… Рассказывал же не один раз… До армии окончил семь классов. Был трактористом… Призвали в армию — стал танкистом. Под Житомиром ранило. В госпитале познакомился с одним разведчиком. Наслушался его рассказов. Ну и захотелось в разведку. Вот тебе и вся анкета.
— Признайся честно: назад к танкистам не тянет?
— Иногда бывает. Да я уже привык в разведке.
— Вот закончится война, я подамся на фабрику, а ты снова будешь пахать…
— Пахать люблю… И орден у меня, дорогой дружище, довоенный. За пахоту земельки… Знаешь, как пахнет земля весенней порой, как она дымит, дышит? Эх, сестренки-шестеренки! Доживу ли…
— А я люблю запах сена, — признался Спиридонов.
— И не говори… — подхватил бывший тракторист. — Душистее нашего воронежского сена нет на свете. Нет, брат… Как упадет вечерняя роса, влажное сено пахнет и чабрецом, и серпухой, и овсяницей… Пойдем, пожалуй!
Щербаков закинул на плечо автомат, подал Николаю руку, обхватив его за спину другой.
Шли долго. Ветки подлеска больно секли лицо, ноги плутались в траве, наливаясь свинцом. А шоссе все не показывалось. Щербаков собрался было свериться с картой, как где-то совсем рядом зафыркал мотоцикл.
— Ты полежи, — прошептал Щербаков, — а я осмотрю дорогу. Как бы на фрицев не нарваться.
Разведчик пополз к кювету, раздвинул обвислые ветки лещины и оглядел омытое дождем шоссе. Дорога была безлюдной. На всякий случай Щербаков прополз еще немного вдоль кювета, встал на ноги, поправил автомат и бесшумно, словно тень, двинулся к рыжему орешнику, что буйно оброс крапивой. Неприхотливый сорняк выделялся на общем желтоватом фоне яркой свежей зеленью. Щербаков подкрался ближе, пораженный игрой света, теней и полутеней. И вдруг разведчик весь напрягся: в густой поросли орешника притаился тщательно замаскированный танк с черным крестом на плоской башне. Кое-где броня отражала солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь густую листву, и машина напоминала огромную, приплюснутую сверху жабу. Из-за танка послышалась картавая немецкая речь. Чтобы лучше рассмотреть немцев, пришлось отползти вправо.
Трое танкистов обедали на большом персидском ковре. Угреватый унтер-офицер лениво охотился за назойливой синей мухой, пытавшейся устроиться на тарелке с сосисками. Механик-водитель в новеньком кожаном комбинезоне живо что-то рассказывал. Третий немец в короткой теплой куртке, зажмурив глаза, аппетитно уминал рыбные консервы.
Сначала Щербаков не мог понять, о чем говорят танкисты. Потом стал улавливать смысл. Водитель сообщал, что его родителям в Цвиккау не так давно дали двух советских военнопленных. Теперь старикам легче справиться со своим хозяйством. Правда, русские злы и молчаливы, упрямо верят в победу Советов и даже угрожают, что партизаны немцам покажут блицкриг.
— А ты не веришь? — осмотревшись вокруг, прокартавил ефрейтор в теплой куртке. — Говорят, в прифронтовых лесах партизаны нападают даже на большие военные соединения. Это — нахальство!
— И отвага, — добавил унтер-офицер, пережевывая сосиску огромными челюстями.
Изголодавшийся Щербаков несколько раз сглотнул густую, горьковатую слюну. Не отрывая глаз, он жадно следил, как одна за другой исчезают с пластмассовой тарелки румяные, горячие сосиски. Щербаков забыл, что рядом в лесу могли быть и другие фашисты. Возможно, целые роты и батальоны… Удержаться он не мог.
Короткая очередь его автомата отдалась звонким эхом и исчезла где-то в глубине старого леса.
Несколько минут Щербаков не двигался: а вдруг кто-нибудь из фрицев только притворился мертвым? Не прибегут ли откуда-нибудь другие? Но всюду было тихо, фашисты не шевелились. Разведчик оттащил их в кусты, швырнул туда и окровавленный ковер. Его вдруг осенила отчаянная мысль: «Пускай фрицевский танк послужит советским разведчикам!» Щербаков положил на броню ровную палку и мохнатое белое полотенце, каким еще несколько минут тому назад утирались вспотевшие гитлеровцы. Вокруг царило лесное безмолвие.
Теперь надо было как можно быстрее привести сюда Спиридонова. Щербаков метнулся к ели, под которой оставил товарища. Николай, до боли сжимая в руке гранату на боевом взводе, полз навстречу.
— Что там? — встревоженно спросил он.
— Ничего, Николай… Станешь и ты танкистом… Эх, сестренки-шестеренки… Ныряй в люк. Да прицепи полотенце к палке. — Щербаков бережно подсадил товарища и вскочил на броню.
В танке он старался подбодрить Спиридонова, но у самого на душе было тревожно. Заведется ли мотор? Как проскочить линию фронта на танке? Не превратится ли эта стальная коробка из верной спасительницы в гроб? Но раздумывать, а тем более отступать — было поздно: вот-вот немцы наскочат.
Щербаков примостился на сиденье механика-водителя, закрыл крышку люка. Сразу стало темно и душно. Когда глаза немного привыкли к темноте, разведчик покрутил сзади блестящую рукоятку, нажал левой ногой на стартер. Правая нога уверенно легла на педаль подачи горючего. Мотор норовисто рявкнул, потом загудел мягко и плавно. Когда двигатель прогрелся, Щербаков обеими руками осторожно подал послушные рычаги вперед. Машина покачнулась, двинулась с места и, набирая скорость, загрохотала по шоссе на восток.
«Как добраться до передовой? — волновался Щербаков. — На шоссе, наверное, патрули. Небезопасно… А проселочной дорогой вызовем подозрение: фашисты придерживаются шоссейных дорог… Драпанем шоссейной». Приняв такое решение, Щербаков немного успокоился.
Мотор работал на полную мощность. В танке стоял невероятный грохот. Отработанные газы слепили глаза, набивались в рот. На разбитой дороге машину кидало из стороны в сторону. Она то взлетала, словно на крыльях, над ухабами, то тяжело зарывалась носом в свежую большую воронку и, гремя гусеницами, выбиралась из нее.
— Что ты делаешь? — вскрикнул Спиридонов, но слова потонули в грохоте.
Николай старался сохранить равновесие, потом ударился о какой-то толстый цилиндр. Раненый потерял сознание и не видел, как в смотровой щели промелькнули угловатые замаскированные палатки немецкого эвакогоспиталя, зеленые будки санитарных автомашин. По обочинам дороги брели группы легко раненных гитлеровских солдат с губными гармошками. Ближе к фронту подтягивались артиллерийские склады, корпусные, дивизионные и полковые тылы с разным армейским добром.
Щербаков уменьшил скорость и свернул с шоссе на полевую дорогу. Теперь укачивало меньше, и Спиридонов очнулся. Он немного приподнял люк и сквозь узкую щель жадно вдохнул свежий воздух. Тем временем танк взобрался на пригорок и притих в редком кустарнике.
— Ну как, Николай, живой? Может, бросим этот катафалк и дождемся ночи? Или двинем в танке? Эх, если бы ты умел стрелять из танковой пушки!
— Сил нет… Двигай! Только медленнее, чтоб фрицы ничего не поняли.
Оба люка закрылись одновременно. Николай припал к щели. Вдали он узрел извилистую гитлеровскую траншею, за ней тянулись проволочные заграждения, чернели окопчики боевого охранения, вырисовывались покрытые желтым дерном блиндажи. От каждого блиндажа в тыл были выкопаны ходы сообщения. В одном из таких ходов два гитлеровца устроили себе полевую парикмахерскую. Над самоваром, в котором кипятилась вода, трепетал легкий сизый дымок. Танк неуклюже припадал то на одну, то на другую гусеницу, и поэтому Спиридонову казалось, что намыленные фрицы все время пытаются выскочить из окопов.
Правее вился довольно глубокий овраг. Окопов здесь не было: немцы избегали влажных и удушливых низин. Как раз в этот овраг и направил танк Федор Щербаков.
К передовой машина подползала медленно, осторожно, словно каждая пядь земли ей чем-то угрожала.
Неожиданно из окопчика на склоне оврага выпрыгнули два гитлеровца в кожаных комбинезонах и пошли навстречу танку, сигналя флажками. Это был приказ остановиться.
Щербаков затормозил и вдруг резко оттолкнул рычаги. Танк зло подмял под себя обоих фашистов и вырвался из оврага. На него с огромной скоростью помчались вражеские окопы, растерянные лица немецких пехотинцев, колючие проволочные заграждения перед нейтральной полосой, густо исклеванной нашей артиллерией. Поодаль перепуганный расчет противотанкового орудия никак не мог сбросить тугой брезентовый чехол. Орудие исчезло под танком нерасчехленным.
«Кажется, проскочили на нейтралку благополучно! — Бурная радость переполнила сердце. — Быстрей белый флаг!» Спиридонов крепко привязал бахрому полотенца к палке и только теперь почувствовал, как дрожат руки… Открыв люк, он вставил палку с полотенцем в отверстие на башне.
Спиридонова охватило лихорадочное возбуждение. Он скользнул в башню, долго хватался за разные рукоятки, колесики, пока сообразил, что к чему. Поднатужась, он повернул башню, послал в казенник снаряд. Затвор автоматически закрылся. Николай потянул за шнур и выглянул из люка. Выпущенный неискусным артиллеристом снаряд разорвался далеко за передовой. Спиридонов снова припал к пушке, но второй раз выстрелить не смог. Сверху в открытый люк влетел столб ослепительного пламени, дым застлал глаза…
Танк-беглец прогрохотал над окопами нашей пехоты и спрятался в дубраве, угол которой выходил почти к переднему краю. Тяжело откинулся люк водителя. Наружу вылез очумевший Щербаков, похожий на негра: на закопченном лице блестели только глаза и зубы…
Первым подбежал к трофейному танку маленький кривоногий пехотинец. Он дважды осторожно обошел вокруг танкиста, угрожающе щелкнул затвором винтовки. Но вместо заученного «Hande hoch!» (Руки вверх!) удивленно выкрикнул чуть ли не на весь передний край:
— Братцы, так это ж Щербаков из дивизионной разведки! Вот тебе и явление!
— Ты, властелин полей, лучше помоги вытянуть из башни моего друга. Осторожно там смотри: он в голову ранен.
К дубраве что есть силы бежал лейтенант Добриченко, придерживая рукой вертлявую планшетку. Он с разбегу бросился на разведчиков, обнимал их долго и крепко.
— Как это вы додумались, ребята? — спросил, немного отдышавшись, лейтенант.
— Беда всему научит. Эх, сестренки-шестеренки, — развел руками Щербаков. — Вот мы и дома!