В дверь настойчиво стучали. Старый учитель неторопливо опустил с кровати иссохшие ноги, натянул валенки и, кашляя, вышел в сени.
Непослушными руками он долго возился в темноте и никак не мог отодвинуть засов. Когда ему удалось наконец открыть дверь, ослепляющий луч карманного фонарика больно ударил в глаза. Раздался сердитый окрик на немецком языке:
— Кто в доме?
— Только я и жена, — ответил хозяин, с трудом припоминая чужие слова.
— А военные части стоят в селе?
— Были танкисты. Вчера подались куда-то. Осталось несколько солдат полевой жандармерии…
— Мне нужен кусок чистого бинта или марли: проклятые партизаны ранили в руку. Разбудите побыстрей старуху, пускай починит и выгладит мой мундир. И умыться мне надо. Ну, живей!
Плотный немец, сверкнув красивыми черными глазами, бесцеремонно скинул мундир, отцепил погоны обер-лейтенанта, достал из карманов какие-то бумаги и залез на плюшевый диван. Левая рука его от локтя до плеча была кое-как перевязана порванной на куски рубашкой. На тонком полотне расплылось большое красное пятно.
Из соседней комнаты, шаркая поношенными туфлями, вышла совсем седая женщина.
— Пожалуйста, Маша, поищи бинт и перевяжи ему руку. Здорово досталось. Видишь, кровотечение какое! — обратился старик к жене.
— Пусть хоть совсем изойдет кровью…
Учитель недовольно глянул на жену и недвусмысленно показал на язык. Жена махнула рукой:
— А черт с ним: он же не понимает ничего…
Быстро перевязав рваную рану, она отрезала ножницами кончики бинта и указала обер-лейтенанту на тазик с водой:
— Умывайтесь… Да хоть бы в последний раз!
Непрошеный гость мылся долго, старательно, с наслаждением фыркая, — мыльные брызги летели во все стороны. Учитель подал офицеру розовато-белое мохнатое полотенце. Тот вытер лицо насухо, прислушался, как за стеною, скользя по мокрой тряпке, шипит утюг, и вдруг широко улыбнулся.
— Вас ист дас: последний рас? — спросил он, внимательно посмотрев на Ивана Сергеевича.
На бледном лбу старика запульсировала узловатая синяя жилка, а в расширенных зрачках промелькнул страх. Но он сразу овладел собой и вежливо ответил:
— Это что-то похоже на поговорку. Вернее, пожелание приятно умыться…
Хозяин посмотрел гитлеровцу в глаза: офицер ничего не понял. Разминая сигарету, он заметил:
— Такая гостеприимность мне по душе. Только попрошу вашу супругу, чтоб она не задерживалась долго. Я не собираюсь здесь ночевать.
Обер-лейтенант щелкнул зажигалкой, выпустил в потолок сизое облачко дыма и подошел к комоду. Над ним висела фотография. Со снимка улыбался стройный военный с двумя квадратами в петлицах.
— Кто это? — спросил обер-лейтенант и сухим пальцем коснулся фотоснимка.
— Это мой племянник. Когда служил действительную в Советской Армии… — не колеблясь, ответил старик.
Из смежной комнаты донесся возмущенный голос хозяйки:
— И какое его свинячье дело!
— Вас пет дас: швиня чьедель? — переспросил немец.
Старик растерянно развел руками.
Обер-лейтенант потушил окурок и устало склонился над столом.
Встревоженным хозяевам казалось, что он задремал.
На самом деле офицер думал. И мысли незваного ночного гостя были чересчур странными. Из полузабытья наплывали различные воспоминания.
…Огромный, сверкающий тысячами огней город. Стоголосый прощальный вечер выпускников института иностранных языков. Знаменитый седобородый профессор Звягинцев говорит о красоте дерзаний, о величии подвигов, о бессмертии человеческих творений. Отличник Володя Сорокин сам себе клянется: всегда и везде быть похожим на своего любимого учителя. Профессор подходит к Володе, хочет что-то сказать, но от волнения не может произнести ни слова… Над Невой занимается рассвет…
…Строгое, почерневшее от бессонных ночей лицо Добриченко. Серые, немного печальные глаза, что давно не смеялись. Как всегда, скупо и решительно лейтенант дает последние наставления:
— Документы настоящие. Будь, Владимир, внимательным. Провала быть не должно. Помни, что, возможно, от тебя зависит успех будущего наступления. Желаю удачи!..
Но Сорокину сразу же не повезло. Еще на нейтральной полосе разведчик потерял впотьмах финский нож. Дважды возвращался он по своим следам (что же это за разведчик без финки!), но поиски оказались напрасными. В короткой и злой схватке Сорокин задушил немецкого часового в окопе боевого охранения и забрал у него хороший складной нож. Потом ужом выполз из окопчика, пробрался оврагом к шоссе, на ходу вскочил в кузов тупоносого «оппеля», что ехал в фашистский тыл. Устроившись на брезенте, разведчик нащупал несколько поврежденных телефонных аппаратов, аккумуляторов, катушек с кабелем. Он тут же пустил в дело своей трофей — отрезал им телефонную трубку с проводами и спрятал в карман.
Вскоре над машиной сомкнулись густые мохнатые ветки придорожных елей; в воздухе терпко запахло хвоей.
На одном из крутых поворотов, когда скорость заметно уменьшилась, Сорокин выпрыгнул из машины и скрылся в лесу.
За пятьдесят метров от дороги он зацепил ногой толстый телефонный кабель. Разведчик вспомнил о трубке. Он слегка надрезал изоляцию ножиком, оголил концы и подключился к линии.
Гитлеровцы разговаривали с помощью цифрового кода, но иногда какой-то «Адлер» (по-видимому, кто-то из штабных начальников), переходя на обычную речь, убежденно доказывал:
— Четвертую танковую армию необходимо усилить двумя-тремя полками самоходной артиллерии. Надежно прикроем танки истребителями. Эта армия должна выполнять роль бронированного тарана!
Немногословный бас на другом конце провода после короткой паузы возразил:
— Четвертая армия будет в резерве. Вас подкрепим пятнадцатым танковым корпусом. Перебросим из-под Сум. Головную колонну генерал-лейтенанта Шмидта вы должны встретить. На пути ее следования очень важно поставить четкие указатели, чтобы ночью танкисты не наскочили на минные поля…
«Хотят наступать, а дороги не разминировали. Что бы это могло значить?» — подумал Сорокин и еще крепче прижал к уху теплую трубку. Но гитлеровцы снова перешли на код.
К полудню он заметил из кустов, как по шоссе с грохотом спешили по направлению к Белгороду приземистые танки, подтягивались орудия разных систем, неслись, мягко пружиня на рессорах, шестиствольные минометы. Гробовидные бронетранспортеры везли горластую фашистскую пехоту.
Возле километрового столба остановился покрытый коричневой пылью бронетранспортер. Из него на шоссе высыпали немцы. Насвистывающий ритмичную мелодию солдат едва не наступил на разведчика…
В течение дня Сорокин еще несколько раз подключался к телефонной линии противника. В кратких высокопарных приказах чаще всего упоминались Белгород, Обоянь, Курск. Гитлеровцы до того торопились, что после обеда передавали приказы, распоряжения, телефонограммы без каких-либо шифров. Владимир жадно запоминал названия военных частей, их нумерацию, маршруты, даже фамилии генералов. Из всего подслушанного по телефону и увиденного собственными глазами разведчик понял, что в ближайшее время гитлеровское командование намеревается осуществить крупное, хорошо организованное наступление на широком фронте.
К вечеру Сорокин устал и проголодался. Очень захотелось пить. Он зачерпнул пригоршней мутно-зеленую воду из Ворсклы. От гнилостной воды несло тиной и какими-то лекарствами, но жажду он все же утолил.
Настало время возвращаться. В сумерках разведчик выбрался на развилку дорог, в центре которой торчал синий указатель с надписью: «Rundfahrt Minenfelds rechts» (Объезд минного поля вправо). На фанерном щите огромными буквами написано, что двухкилометровый участок заминирован. По обеим сторонам шоссе — несколько указателей с надписью: «Minen» («Мины»),
На шоссе царила немая тишина. Сорокин выдернул синий указатель и фанерный щит, забросил их в кусты, а указатели «Minen» расставил вдоль объезда. Кое-где земля была твердой — пришлось забивать стояки камнем. Удовлетворенный своей затеей, Сорокин вытер пот, стряхнул пыль с офицерского мундира и исчез в лесу. Бесшумно, как тень, направился разведчик к линии фронта. Но не успел он отойти и триста метров, как из-за спины донеслось протяжное, едва уловимое гудение танков. Сорокин повернул к шоссе, затем залег под кустом боярышника.
Грохот все усиливался, перемешиваясь с лязгом стали. Танки шли на большой скорости. Наконец на развилку выскочил плоский «тигр», встрепенулся, задрав кверху длинностволую пушку с глазастым набалдашником, и застыл на месте. Из люка вылез механик-водитель, посмотрел на дорожные знаки. Осветив фонариком указатели, удивился и постучал гаечным ключом по броне неповоротливой башни. Из башни выглянул полковник в очках с золотой оправой. Он достал сигарету, прикурил и ведет подать карту. Черкнув по карте синим карандашом, полковник показал рукой на Борисовку.
За головной машиной двинулась вся колонна… Сорокин радостно увидел, как взрывная волна швырнула в небо восьмитонную башню. Синевато-желтое пламя охватило «тигр», танцевало, выгибаясь на покореженной коробке, рассыпалось вверху полыхающими искрами. Громыхнуло еще несколько взрывов. Поднялась беспорядочная стрельба. По лесу ударили танковые пушки.
Левой руке стало горячо. Надо было как можно быстрее уходить из этого ада. Поднимаясь на ноги, Сорокин почувствовал особый, тошнотворный запах крови. Кое-как перевязав рану, разведчик решил зайти в какую-нибудь хату на окраине Борисовки: надо было промыть и как следует забинтовать руку. А главное — починить и выгладить одежду, ибо внешний вид обер-лейтенанта мог вызвать серьезное подозрение патрулей или полевой жандармерии…
Голос старика прервал поток нахлынувших мыслей:
— Господин обер-лейтенант, мундир готов.
Хозяин держал одежду осторожно, двумя пальцами — словно боялся обжечься или испачкаться. На лице его застыло едва скрытое отвращение.
В это мгновение послышался грохот: в дверь со двора злобно колотили прикладами карабинов. Старик бросился открывать, но дверь уже вышибли вместе с оторванными петлями. В хату почти одновременно ввалились два унтер-офицера полевой жандармерии. Один из них — с гноящимися глазами, с отвислым подбородком — ударил хозяина рукояткой парабеллума. Старик упал на пол.
Другой жандарм, заметив офицера, щелкнул каблуками и отрапортовал:
— Герр обер-лейтенант! Это родители двух офицеров Советской Армии. Они… связаны с партизанами. Их надо повесить!
Обер-лейтенант посмотрел на женщину. Она тяжело дышала, как рыба, выброшенная из воды. Жандарм подскочил к хозяйке, схватил ее за волосы. Седые пряди просочились между крючковатыми пальцами.
Сорокина кинуло в жар. Рука мгновенно выдернула пистолет и дважды вздрогнула от глухих выстрелов. Жандармы рухнули замертво.
— Быстрей в лес! Не отставайте! — по-русски выкрикнул Сорокин, торопливо пряча оружие.
Женщина удивленно раскрыла глаза. Сорокин поднял на руки бесчувственного хозяина.
На крыльце он минуту постоял, прислушался — село молчало. Разведчик облегченно вздохнул и толкнул калитку на огород.
Бежать узенькой тропинкой, да еще с такой ношей на руках, было тяжело. Ботва картошки путалась под ногами. Иногда нога попадала в выемку, подгибалась. Но Сорокин, не оглядываясь, спешил к плетню. Возле перелаза он бережно положил старика на траву, отдышался. Женщина сильно отстала. Разведчик нетерпеливо ее ожидал, посматривая на часы.
Тем временем старик открыл глаза и, увидев обер-лейтенанта, вздрогнул.
— Вы — мерзавцы! — Голос учителя был полон негодования. — Вы ограбили и сожгли Европу. Но народ на колени не поставите! Да, я послал на войну двух сынов. И они скрутят вам шею!
Сорокин наклонился к нему:
— Тише. Я и так хорошо знаю, кто вы. Нужно немедленно бежать в лес: смерть — за плечами. Дорогу в партизанский отряд знаете?
Иван Сергеевич отрицательно покачал головой:
— Нет, я с партизанами не связан…
Запыхавшаяся женщина толкнула старика под бок, но он, ничего не понимая, только моргал глазами.
— Пойдемте! — Сорокин помог учителю подняться.
Тот едва держался на ногах. Разведчик снова взял его
на руки и опустил, когда все трое добрались до опушки леса.
— Ну вот, — сказал он, едва переводя дух, — теперь разыскивайте партизан. В село вам возвращаться нельзя.
Словно в подтверждение этих слов, там, где осталось в темноте село, затрещали выстрелы, взревел мотор бронетранспортера.
— Началось, — с досадой проговорил Сорокин. — Не теряйте времени. Я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Сможете идти?
— Да. А вы — с нами? — в замешательстве спросил старик.
— Нельзя. Надо до рассвета перейти фронт… А партизаны непременно задержат: при мне только немецкие документы. До свиданья!
За спиной Сорокина сомкнулись ветви орешника.
Худощавый лейтенант с печально отвисшими, как у Тараса Шевченко, усами надевал быстрыми, привычными движениями зелено-коричневый маскировочный костюм. Он искоса посмотрел на чернявого сержанта, который, плюнув и нелюбезно помянув черта, стягивал немецкий хромовый сапог с низким подъемом.
— Наказать бы тебя, Сорокин… Собрал такие ценнейшие сведения, а рисковал жизнью, как дитя! Хорошо, что жандармов в селе было маловато… Нервы, браток, закаляй!
— Я заслужил наказание, — тихо сказал Сорокин. — Но я не мог иначе.
